Эгбиционисты на ебалке

Висящей на моей ебалке.

— Ё, блядь! Нахуймудоебать!... — книжка полетела на пол, распластавшись розовой обложкой кверху. Петраха швырнул ее так, что от толчка пошатнулся диван.

Лой Петраха, Тыща-Главнища* хайернского гарнизона, ненавидел розовые романы. Он ненавидел любовные сопли, ненавидел романтику, ахи, охи и сладкие хэппи-энды. И было совершенно непонятно, почему он запоем читал эти романы, прочитав почти все, которые были в гарнизонной библиотеке.

_________________________

*Военный чин, примерно соответствующий нашему генерал-лейтенанту. — прим. авт.

Впрочем, сегодня у него было плохое настроение. Надо же: эта хуйня совпала с его службой на Хайерне. И сегодня ему предстоит руководить ею. Нахуйпиздомудобляпереебать!..

По законам Империи каждые два года во всяком округе, где стоял гарнизон, проводилось мероприятие, которое официально называлось Омоложением Нации, а в народе — Солдатским Хуем или Девкиной Смертью. В этот день все девушки округа, вне зависимости от того, был ли у них парень, принудительно свозились в гарнизон и отдавались на потеху солдатам, вливавшим в них литры застоявшейся похоти.

Для этой цели сооружались специальные конструкции — длинные ряды из множества кабинок, прозванных «ебалками». В каждой «ебалке» стояло нечто вроде гинекологического кресла, в котором закреплялась девушка, предварительно раздетая догола. Ее руки и ноги фиксировались защелками, бедра раскорячивались в стороны, и девушка лежала лягушкой, выпятив пизду для всеобщего пользования. Высота «ебалки» регулировалась, чтобы каждый осеменитель мог поднять и опустить девушку до уровня своего хуя. На одну девушку обычно приходилось от трех до восемнадцати солдат, но бывало и больше.

Таким образом Империя пыталась поддерживать рождаемость, которая и так неуклонно падала: в молодежных тусовках рожать детей считалось неприличным и тупым занятием. Беременные, которых называли «пиздобрюхими», подвергались обструкции и сидели под домашним арестом, опасаясь нападения гопников, вспарывавших им животы. Все это творилось, правда, в крупных городах, а в захолустье вроде Хайерна жизнь текла лениво, как в незапамятные времена, и Солдатский Хуй был шоком, больно бившим по всей колонии.

Годность девушки к Солдатскому Хую определялась на медосмотре. Годной считалась любая здоровая, телесно созревшая девушка вне зависимости от возраста; негодными считались только беременные и заразные. Законный брак спасал от Солдатского Хуя лишь в том случае, если у женщины был хотя бы один ребенок, либо если она состояла в браке не более года. Учитывая то, что браки были так же непопулярны, как и беременность (к тому же получение лицензии на брак стоило немалых взяток), на Солдатский Хуй были обречены не менее 95% девушек и женщин до 30 лет. Процентов 25 действительно беременели, и половина из них благополучно рожала новых верноподданных Империи; остальные либо пользовались абортами, строго запрещенными (однако девушка, перенесшая аборт, считалась героиней и пользовалась всяческим уважением на тусовках), либо рожали мертвых, либо умирали сами.

Разумеется, была обильная практика закосов от Солдатского Хуя — от фиктивных браков до подкупов, симуляций и даже самозаражений. Были и девушки, ждавшие Солдатского Хуя, как праздника (и они тоже пользовались большим уважением).

Петраха, как Тыща-Главнища, мог только управлять организацией Солдатского Хуя, но не мог отменить его. Даже начальник его начальника — Его Богатырствие Гиперглавнища Округа У-567 Орлан Хламожил не мог отменить Солдатский Хуй, проводимый в рамках государственной программы и подведомственный только Звездному Совету.

При мысли о бесконечных толпах голых девушек, обезумевших от страха и стыда, вопящих, галдящих, воющих под напором солдатских хуев, Петраха выругался так, что сам себе удивился. Ругань считалась главным шиком вояки, и без витиеватых семиэтажных тот был все равно что без мундира. Лихо закинув ногу в сапожище на антикварный буфет, подаренный ему каким-то подхалимом, Петраха нащупал самограйку, ударил по струнам и хрипло затянул:

— У лукомудья хуй ебеный,

Златой гандон на хуе том.

И днем и ночью вошь пизденый

Хуячит по хую кругом.

Хуйнет направо — матом кроет,

Налево — «нахуй» говорит.

Там хуета: там целка воет,

Блядина на мудях сидит...

Это была старинная песня, которую горланило не одно поколение вояк Империи. Говорили, что она написана еще на Земле, чуть ли не в XXII или даже в XXI веке — великим поэтом Мушкиным, или Копушкиным, или Ебушкиным — хуй его знает, вылетело из головы...

Петраха с силой шваркнул по струнам, кинул самограйку за спину и откинулся на диване. Рука его полезла за китель и нащупала там заветный цилиндрик, который он всегда носил с собой, не зная зачем...

***

Петраха не рассказывал об этом никому, даже собутыльникам.

Он нашел его в пустыне, у разбитого гравиплана. Авария произошла давно, может быть, до завоевания Хайерна, и молодой Петраха, тогда еще обыкновенный сотник, лихо насвистывал, наподдавая ногой древнюю технику.

Тогда-то его сапог и выбил из запыленной груды дюраля небольшой серебристый цилиндр с цветными кнопками.

Петраха задумчиво подобрал его. Штуковина была явно инопланетной. Изо всех сил борясь с искушением нажать на кнопки, Петраха чувствовал, что сейчас случится одно из двух: либо он нажмет, либо умрет от любопытства. Сочтя первый исход более достойным храброго солдата, он зажмурился и ткнул ногтем в большую красную кнопку.

... И хрюкнул от изумления: пространство вокруг него вдруг смазалось, поплыло, расточилось невесть куда, и вместо него соткалось совсем другое: голубое, упоительно-красочное, с деревьями, цветами, сладким чистым воздухом и милым домиком с красной крышей.

Петраха стоял, раскрыв рот, и не знал, что ему думать, делать и говорить. «Еб твою мать» — по зрелому размышлению произнес он, почесав затылок. Возле домика работала с тяпкой миловидная старушка в платочке. Увидав Петраху, она всплеснула руками и направилась к нему.

— ... ? — спросила она. — ... ?

Петраха не сразу понял, что она говорит на его языке, Великомогучем Языке Империи, только сильно искаженном. Это был какой-то диалект, которого он никогда не слыхал.

— Чего? — переспросил он.

— Телепортатор? Тебя перенес телепортатор? — спрашивала старушка. Петраха догадался, что так называется штука, которую он держал в руках.

— Да... Наверно... Где я?..

Все это было, как сон. Старушка отвела его в дом, угостила чаем с пирожками, была с ним нежна и ласкова, хоть к ране прикладывай, и Петраха купался в этом неожиданном сне, как в шоколаде. Старушка рассказала ему: раз он, Петраха, очутился здесь — наверно, ему попался телепортатор одного из ее покойных сыновей, погибших на другом конце Галактики. Он, Петраха, сам похож на ее сыновей, Шуха и Браждана, повторяла старушка, и она хотела бы, чтобы он остался здесь, с ней. Она ни к чему не принуждает его, но...

«Как мне вернуться домой»? — спросил Петраха.

Старушка взяла у него телепортатор, повертела его в руках и сказала: «Здесь хватит энергии на три переброса. Ты сможешь попасть домой, потом вернуться сюда, потом снова домой. Или, если захочешь, привезти кого-то с собой. Тогда переброс будет считаться за два... Достаточно нажать эту кнопку, и ты дома. Побудь еще, не уходи сразу, останься хоть ненадолго...»

И Петраха остался. Он пробыл три дня в этой сказке, где не было войн, казармы, пустыни, грязи и вонючих портянок, а был чистый голубой воздух, зелень, тишина и ласковая бабушка Ладна, закармливавшая его пирожками.

Часть 1

Когда-то отец брал меня на рыбалку. Вечером в пятницу он собирал все необходимое: палатку, удочки и прочее. В субботу, с первым поездом метро мы выдвигались в путь. Далее пересаживались на электричку, потом через лес шли вдоль реки и приходили на поляну, около которой разливалась водная гладь. Рыбачили, варили уху, купались. В общем, было здорово!

Потом я вырос, и поездки наши прекратились. Учась в институте, я еще несколько раз составлял отцу компанию. Потом отца не стало, потом и матери.

Время шло. Однажды мы с друзьями поехали за город. Ближе к вечеру пошли прогуляться и вышли на место, очень похожее на то, куда мы ездили с отцом. И что-то у меня защемило... Я жил в квартире-трёшке. Две комнаты были жилые, а третья завалена старыми вещами, которые я так и не удосужился разобрать. Там я нашел палатку и удочки и недели через три выдвинулся в путь. Как ни странно, дорогу я не забыл.

Ребята, какой же это был отдых! Ни отчетов, ни начальства, ни суеты, ни подчиненных, никто не выносит мозг, да и телефон не ловит. Рай! Я отдохнул так, как и в отпуске не получалось!

Конечно, не каждые выходные, но я стал ездить рыбачить.

И вот однажды в электричку ввалилось несколько человек тоже с палатками и удочками. Я не хотел никаких кампаний и сидел, глядя в окно. Один из рыбаков подсел ко мне, стал задавать вопросы, рассказывать про то да сё, а потом пригласил меня присоединиться к ним. Я отказался. Через некоторое время ко мне подошли уже двое. И тут я обомлел. Передо мной сидел светский лев. Лет 45-ти, высокий, холеный, волосы темно-русые, какого-то особого оттенка, с сединой, ярко-голубые глаза, тонкие губы, сияющая белизной улыбка естественных зубов, плюс он был мускулист, что не могла скрыть даже его рыбацкая роба. А его руки! Сильные, с длинными жилистыми пальцами, с аккуратно подстриженными розовыми ногтями, порытые пушком волос. И голос - низкий, мягкий, бархатный. Я замер. До этого таких мужчин я видел только в кино и в глянцевых журналах. Уговаривать меня долго не пришлось, и я присоединился к их компании.

Мы вышли на другой станции, а не на той, с которой я привык держать свой путь. Шли через лес и вышли, наверное, на ту же реку, только выше по течению. Поляна, разлив реки - все как на моем месте.

Рыбалка, уха, водочка, закуски. Отец мой выпивал очень редко. Я тоже как-то к этому не пристрастился. Но в такой компании отказаться было нельзя, и, как любой новичок, я быстро захмелел. Не до поросячьего визга, но сильно. А потом... А потом мужики, раздевшись догола, пошли купаться. Ладно б просто плавали, так они устроили целые игрища. Самцы резвились, топили друг друга, играли в догонялки, боролись на траве, стояли по пояс в воде и, скрещивая руки, подбрасывали одного из компании, а тот, кувыркаясь, нырял вниз головой. В общем, карусель голых тел, мелькание мускулов, мужских задниц и причиндалов, и всё крупным планом. Живая эротика с элементами порно. Было суперлуние, и вся поляна была залита светом, как будто освещалась прожектором. Разглядеть можно было все, а разглядывать было что, да в изобилии. Добила меня следующая картина. Один из кампании подхватил моего красавца и водрузил его на спину так, что у него одна согнутая в колене нога свисала с плеча стоящего парня в сторону спины, а другая в сторону груди. С его руками была та же история. Так что перед моим лицом оказались изогнутая мускулистая спина, раздвинутые накачанные ягодицы, вывернутые плечом, держащим нехилые член и яички, покрытые пушком волос, золотившихся в свете луны. В горле пересохло, у меня встал, и я начал течь. Мне ничего не оставалось, как прервать наблюдение и резко уплыть в сторону.

Но на этом история не закончилась. Ночь была жаркая, мужики устроились у костра и, усевшись вокруг него, согнув и расставив ноги, абсолютно голые, галдели, хохотали, толкали друг друга и продолжали попивать водочку. Когда кто-то из них вставал, его причиндалы (а у некоторых они были весьма завидные), освещенные снизу светом костра, вызывали у меня бурные эмоции, и я судорожно глотал слюну, а анус мой сокращался. На пах мне пришлось положить свернутые в узел штаны и сидеть, не двигаясь, но никто ничего не заметил.

Время пришло, и ребята разбрелись по палаткам спать. Я тоже завалился. Проснулся я со стояком и с урчанием в животе. Видимо, непривычные острая еда (маринованные огурчики, помидорчики, туда же намешанная уха) и алкоголь потребовали, чтобы желудок освободился. Моя палатка была с краю и стояла почти в лесу. Я, шатаясь от выпитого, как был голый, пошел заниматься делом. Отойдя в сторону, присел и через некоторое время почувствовал ощутимое облегчение. Луна светила, цикады верещали, было жарко, и я пошел помыться, ну и заодно искупаться. Поплавав, поныряв, я вышел на берег. Полотенце я с собой не взял и стал стряхивать капли воды с тела руками. Когда они дошли до паха, я ощутил свой член, яички и, закрыв глаза, представил, что они принадлежат тому красавцу, светскому льву. Я начал гладить свой пах. Подрачивая член и мизинцем щекоча яички, я переместил другую руку назад и начала ласкать анус. Я закрыл глаза, запрокинул голову, и перед моим взором поплыли недавно увиденные картины.

Вдруг я услышал, как кто-то неподалеку кашлянул. Я повернул голову и увидел одного из парней, крупного, мускулистого и тоже абсолютно голого, и услышал звук журчащей жидкости. Он писал. Я притаился, наблюдая за ним, будучи уверенным, что он закончит свое дело и пойдет спать, а я полюбуюсь его телом. Но нет. Он тоже стал поглаживать свой член, а потом дрочить его. Его молодое тело, видимо, требовало разрядки. Я вытянул голову, чтоб получше рассмотреть происходящее, и под моей ногой хрустнула ветка. Парень прикрыл пах рукой и спросил:

- Кто здесь? Да выходи, кто там прячется?

Что мне оставалось делать? Я вышел. Он еще сильнее закрыл пах рукой и несколько удивленно и со смущением спросил:

- А ты чё здесь делаешь?

- Да вот, вышел, как и ты, поссать, искупался, - как-то смущенно и не зная, что еще ответить, пролепетал я, - ну и... и...

- Ну и решил подрочить!

Я кивнул. Головка его напряженного члена предательски выглядывала из-под кулака, а яичко свисало.

Парень встал ко мне вполоборота, спиной, и начал снова дрочить, не проявляя ко мне никакого интереса. Но я... Я подошел сбоку и видел его мускулистую спину, накачанные ягодицы и мощную руку, дрючащую член. Я пристроился так, что наши лица оказались рядом и слегка повернутыми друг к другу. Тоже стал дрочить. И тут он чихнул. Рука поднялась вверх, он закрыл ей лицо и стал вытирать нос, а торчащий вверх член подрагивал, оставшись не у дел. Как я говорил, хмель не выветрился из моей головы, и я так был возбужден происходящим, что по привычке свободной рукой взял его орудие и начал тоже дрочить. От неожиданности он отпрыгнул в сторону и спросил, вытаращив глаза:

- Ты охуел?!

Он на какое-то время замолк с немым вопросом на лице. Но, видимо, мои пьяные от страсти глаза, скользнувшие с его паха вверх и обратно, выдали меня.

- Так ты пидор! - воскликнул он. - Блин! - с наглой ухмылкой он, положив мне руку на плечо, сильно нажал и опустил меня на колени.

Я хотел вырваться, но его тяжелая рука и моя поза не дали мне этого сделать. Подталкивая мой затылок, он ткнул своим членом мне в губы.

- Соси! - прошипел он. - Соси!

Я, с одной стороны, от неожиданности происходящего, а, с другой стороны, в столь знакомой мне ситуации приоткрыл рот и почувствовал толчок члена внутрь себя. Не дав мне опомниться, без всякой прелюдии он начал безжалостно долбить, да так глубоко и сильно, что мне порой казалось, что задняя стенка глотки порвется нахуй (извините за грубое выражение, но другого подобрать не могу) и его член воткнется мне в мозг. Я периодически отталкивал парня, чтоб хоть немного глотнуть воздуха. Иногда он останавливался и тихо приговаривал:

- Давай нежно, губками его, губками, и яйца мне пощекочи, а потом и язычком побалуй! Так, давай, давай!

Я покорно исполнял его приказы и балдел от происходящего. Мой член, понимая, что он тут не при чем, опал, висел тряпочкой и раскачивался в такт движениям. Потом снова начиналась долбежка. Через некоторое время темп увеличился, потом все тело его напряглось, он застонал, со всей силы сжал мою голову и стал вкалачивать в меня еще сильнее. Я почувствовал, как его горячая сперма начала бить в мое горло. Чтобы не захлебнуться, я судорожно глотал и пытался хоть на немного отодвинуть его член подальше от глотки. Он кончил и остановился, оставив инструмент внутри, и дал мне передышку. Я наслаждался его увядающим, слегка все еще движущимся орудием внутри себя и последними каплями вытекающей солоноватой и горячей жидкости. Он прижал мою голову к своему лобку, потом все-таки вытащил свой член, запрокинул мою голову, и я увидел его светящиеся утомленные глаза.

- Ну ты даешь! Где так сосать научился? Дай адресочек. Я баб туда буду посылать на курсы повышения квалификации. Или сам педагогом наймешься? - ухмыльнулся он.

Парень немного постоял молча, то делая глубокий вдох, то шумно выдыхая. Его рука не давала мне встать с колен.

- Блядь... Блядь! - повторял он, нежно поглаживая себя по животу.

Я полизывал и нежно затягивал его головку с остатками спермы, лаская ее язычком и губами. Он кайфовал. Я тоже. Последние капли ублажали мой язык. Вскоре я почувствовал, как его член начал твердеть. Парень стал неспешно раскачиваться, поёбывая мой рот. Я был не против.

Неожиданно он, отстранившись, резко меня спросил:

- В зад даешь?

Я машинально кивнул. Он поднял меня, развернул спиной и легонько пнул, мол, нагнись. Я нагнулся, широко расставив ноги. Хорошо, что перед этим я очистил свой кишечник, а то по глине как-то некомильфо. Он прошептал:

- Спину прогни и жопу отклячь!

Я сделал то, что он мне сказал, и уперся руками в колени. Ждать мне не пришлось. Он, смочив слюной мою попу и свой член, приставил его к моему отверстию и надавил. Неразработанный анус отказывался впускать гостя в себя.

- Да отклячь ты посильней, растяни задницу и раскрой ее, в первый раз, что ли? - нетерпеливо сказал он уже резким голосом, грубо запустив мне палец в анус, как бы проверяя, есть ли там отверстие, и пытаясь его расширить.

Он больно шлепнул меня по ягодице и, крепко держа за талию, несколько раз повторил попытку. Я старался изо всех сил раскрыться и впустить его член. Не получалось. Он дал мне подзатыльник.

- Да расслабься ты, блядь, чё зажал?!

Часть 2 (последняя)

Его грубость меня на время отрезвила. Я хотел выскользнуть из его рук, но не тут-то было. Будучи сильнее меня, он не только не дал мне выскользнуть, но и отвесил мне еще одну оплеуху. И снова приставил свой член и попытался толчком засунуть его внутрь. Но твердыня Эрзурума, несмотря на то, что в нее пытался проникнуть не враг, а желанный гость, не сдавалась. Его же переполненные сперматозоидами яйца и первобытное желание оплодотворить самку, пусть и в переверсионном варианте, заставляло его во что бы то ни стало достичь цели. И почему так бывает? Когда очень хочешь отдаться, анус отказывается раскрыться и впустить в себя готовое к бою орудие...

Я максимально натужился, а он вновь попытался втолкнуть свой член в меня, и, наконец, моя попа сдалась. Парень вошел внутрь и наддал так, что у меня потемнело в глазах, челюсть лязгнула, и я чуть не откусил себе кончик языка. Боль была сильной, но все же терпимая. Я чувствовал беспощадные движения и толчки его шомпола внутри себя. Через некоторое время боль сменилась чувством наполнения и расширения, и приятное тепло разлилось, сначала по животу, а потом и по всему телу. Я плыл. Долбежка была отменной, поршень отличный, да и имел меня молодой мускулистый натурал. Я чувствовал, как его яйца бьются о мою промежность.

Ребята, это был кайф! Я нагнул посильнее голову и краем глаза увидел свои колышущиеся причиндалы, увидел его член, двигающийся во мне, его болтающиеся в такт толчкам яйца, его расставленные напряженные бёдра. Я чуть не кончил. Но ту раздался чей-то голос:

- Вы чё делаете? Вы чё? Оhуели совсем? - спрашивающий обращался к парню, который меня трахал, - а это кто, новенький? Бля-я-ядь!

Стоящий сзади меня прекратил толчки и произнес:

- Присоединяйся, он, знаешь, как сосет, ни одна баба так не сделает. И долбить его можно в ротешник, как суку. Кто еще такое позволит? И дырка у какая него узкая! Даже у девственницы, и у той, пиzда шире! Так сжимает! Кайф! Давай, подходи, суй ему в рот, он от этого знаешь, как забалдеет, и ты тоже!

Толчки начали продолжаться.

- Давай, подходи, не стесняйся. Один раз еще не пидарас! Давай!

- Ну, я не знаю, - пролепетал вновь пришедший.

Я протянул руку и подтащил его за семейные трусы ближе к себе. Освободив его член, я заглотил его. Рыбак стоял как вкопанный, а я начал сосать член, стараясь изо всех сил. Толчки сзади не давали мне качественно обрабатывать ртом инструмент, который очень быстро затвердел, несмотря на смущение парня. Я старался нежно губками, язычком и горлышком ласкать, засасывая то, что у меня оказалось внутри. Потом парень взял мою голову, стал сначала нерешительно, а потом и уверенно долбить меня в рот.

Два отбойных молотка обрабатывали меня с обеих сторон! Потом задний задергался, и его мощные удары вылили в меня обильные струи, которые ударили в мою кишку. Я уже сто лет не трахался без резины, и эти давно забытые ощущения заставили меня задергаться и глухо застонать.

Не выветрившейся до конца хмель и долбежка не давали мне четко осознавать, что происходит вокруг. Какие-то разговоры, мат, то нерешительное, то уверенное прокачивание моих дырок, то на какое-то время только одна из них была занята, то удары спермы, то в рот, то в зад - всё унесло меня в нирвану.

Раза два мне показалось, что член, вынутый из попы, был вставлен в рот. Такой ситуации в нормальных условиях я бы, естественно, не допустил. Но не здесь. Я был настолько беспомощен, настолько расслаблен и обессилен, а мое сознание парило где-то там в небесах, что сопротивляться я не мог уже никому и ничему.

Когда я уже был готов свалиться замертво, я почувствовал, как сзади в меня входит очередной "клиент". Его движения были нежны и плавны, и только иногда он наддавал. Я немного очухался и осмотрелся. Рядом никого не было. Я повернул голову и увидел того самого красавца. Он плавно раскачивался, голова была запрокинута, глаза закрыты, ноздри расширены и по всему было видно, что он ловит кайф. Был ли он до этого у меня во рту или не был, я не знал. Я поджал, как мог, мой раздолбанный анус и плотнее обхватил его член. Эффект незамедлительно стал ощутим - красавец начал тихо постанывать, а движения его стали более глубокими и интенсивными. Я прижал подбородок к груди и увидел его член, двигающийся в моей попе, его красивые, покрытые пушком волос, колышущиеся яички, которые нежно ударялись о мою промежность, его сильные волосатые ноги. Мой член, из которого вовсю сочилась смазка, начал вставать. Обычно, когда меня трахали, как я уже говорил, мое "достоинство" понимало, что оно тут ни при чем, и если оно начнет включаться в процесс, то мои анус, простата и кишочка будут отвлекаться, и я не смогу словить тот кайф, который я получаю от анала.

Небольшой экскурс в прошлое. Когда-то я был актив, потом стал уни, а потом понял, что в роли пассива я получаю в десять-двадцать раз большее удовольствие, и от активной роли я вообще отказался. Да и в психологическом плане мне быть под мужиком намного комфортнее, чем сверху какого-то парня.

Продолжаю рассказ. И тут мой член окончательно напрягся. Долбежка усилилась. Я изнемогал. По неизвестной мне причине трахальщик остановился. Моя разгоряченная попа не могла вынести простоя, и я стал подмахивать на всю длину его члена.

Я двигался то вперед, то назад, то влево, то вправо, вертел попой то в одну, то в другую стороны. В общем, я и сам получал незабываемые ощущения, и красавец тоже изнемогал от моих телодвижений. Видимо, он ранее ничего подобного не испытывал. Его руки сначала отпустили меня, а потом стали нежно поддерживать мою талию. Он стоял почти неподвижно, помогая мне движениями своего таза, и только иногда подавался вперед, когда мое усердие приводило к тому, что член был готов выскочить из попы. Я стонал. Он тоже. Потом он сжал мою талию и начал меня безжалостно долбить. Я понял, что он скоро кончит. Меня это еще сильней возбудило, и мой отросток затвердел окончательно.

Его яйца били о мою промежность, попа трещала. И тут я почувствовал сильные удары, услышал его гортанный рык и почувствовал, как сперма бьет в мою кишку. У меня потемнело в глазах, а мой член без помощи рук начал выстреливать, как дальнобойное орудие. Я почувствовал, как моя струя ударила мне в подборок. Такого у меня еще не было ни разу. На какое-то время я просто отключился и улетел в космос. И если б не его сильные руки, поддерживающие меня, я бы просто рухнул.

Вскоре я вернулся на землю. Чуть отдышавшись и придя в себя, я всё еще чувствовал его член внутри. Найдя в себе силы выпрямиться и оттопырить попу, чтобы его ствол не выскочил, я положил его руки себе на грудь, и они слегка, или мне это показалось, прижали меня к себе. Воспользовавшись паузой, я запрокинул голову, взял его за подборок и захватил его нижнюю губу своими и ощутил что-то вроде поцелуя.

Это длилось несколько секунд. Потом он резко оттолкнул меня, и, смотря куда-то в сторону, ни слова не говоря, пошел в сторону лагеря. Я видел в свете луны его удаляющееся красивое мускулистое тело, его играющие ягодицы, и это заставило меня выгнуться, вставить в попу три пальца, а также три пальца в рот, и я почувствовал последнюю волну, заставившую меня закрыть глаза, а тело содрогнуться.

Переполненная спермой кишка требовала освобождения. Я присел, и поток животворящей жидкости нескольких кобелей толчками начал выливаться из меня. Каждый выстрел сопровождался судорогами ануса, и меня вновь и вновь накрывало волной. При каждом сокращении мышц мое тело выгибалось, а попа оттопыривалась еще больше. Когда вся сперма вышла, я, не вставая с корточек, ощупал себя снизу. Моя задница была настежь раскрыта, а раздолбанный в хлам анус зиял. Глотать было трудно. При каждом глотке ком в горле не давал свободно пройти слюне, мышцы горла судорожно сокращались.

Я встал, анус щипало, он вновь сократился, и меня снова обдало ни с чем несравнимое ощущение. Я медленно подошел к воде, обмыл свое потное и измазанное спермой тело, окунулся, еще немного поплавал и вернулся в лагерь. Растянувшись в палатке, я почувствовал сладость до изнеможения оттраханного тела и заснул с улыбкой Джоконды на лице.

Среди ночи я проснулся, как от удара молнии. Я сел и мурашки побежали по моему телу. Как я завтра посмотрю им всем в глаза? Как они будут вести себя? Чувствовать смущение друг перед другом и злобу в отношении меня? Вышвырнут как поганую тварь? А, может, даже и изобьют? Я вскочил. Выглянув из палатки, увидел на востоке розовеющее небо. Быстро, кое-как, стараясь не производить никакого шума, я собрался и почти бегом двинулся в сторону леса. Я брел, не разбирая дороги, ветки хлестали мое лицо. Раза три, споткнувшись, я падал, вновь поднимался и спешно двигался вперед. Я прекрасно понимал, что за мной нет никакой погони, но снизить темп не получалось.

Добравшись домой, я не мог освободиться от чувства стыда и страха. Блядь, подставившая свою жопу по пьяни натуралам, которые ее выебли, а потом отряхнувшись, отпихнули, как использованный кондом. Тут у меня промелькнула в голове много раз повторяющаяся фраза Грушеньки из "Братьев Карамазовых":

- Стыд-то какой!

Я невольно улыбнулся и напряжение частично спало. В зеркале я увидел свое бледное, помятое и слегка отекшее лицо. Оно было все исцарапано ветками, одна из веток воткнулась в веко, глаз опух, и уже начал багроветь синяк. Приложив что-то из морозилки к глазу, я лег. Периодически засыпая, я просыпался от кошмаров, содержание которых не помнил.

В понедельник с изодранным лицом, в темных очках, скрывавших отекший глаз, я явился на работу. Сотрудникам объяснил, что с тяжелым рюкзаком пошел на рыбалку, оступился и упал лицом в кусты. Все прошло как-то незамеченным. Только мой начальник посмотрел на меня с укоризной и покачал головой.

Чувство стыда и недовольства скоро прошли. Остались лишь яркие воспоминания о том, что было. После этого, когда меня имели, я много раз закрывал глаза и видел то, что со мной произошло на рыбалке. Кончить без рук мне больше так и не удалось. Надеюсь, что пока, не удалось. А этот светский лев Володя? Что, он, правда, приобнял меня и дал себя поцеловать? Или я выдаю желаемое за действительное? Неважно. Я считаю, что это было. И почему я не сфоткался с ним на фоне палатки? Он бы не возражал...

На следующие выходные я отправился к двоюродной сестре на дачу. Меня встретил ее маленький сын, который спросил:

- Дядя Андъюса, а ты к нам не пиезал, потому сто был на ебалке?

На ебалке-е-е!

И, правда, устами младенца глаголет истина!

страницы [1] [2]

«... Они жили долго и счастливо, и умерли в один день». Этими словами оканчивался очередной роман.

— Ё, блядь! Нахуймудоебать!...  — книжка полетела на пол, распластавшись розовой обложкой кверху. Петраха швырнул ее так, что от толчка пошатнулся диван.

Лой Петраха, Тыща-Главнища* хайернского гарнизона, ненавидел розовые романы. Он ненавидел любовные сопли, ненавидел романтику, ахи, охи и сладкие хэппи-энды. И было совершенно непонятно, почему он запоем читал эти романы, прочитав почти все, которые были в гарнизонной библиотеке.

___

*Военный чин, примерно соответствующий нашему генерал-лейтенанту.  — прим. авт.

Впрочем, сегодня у него было плохое настроение. Надо же: эта хуйня совпала с его службой на Хайерне. И сегодня ему предстоит руководить ею. Нахуйпиздомудобляпереебать!..

По законам Империи каждые два года во всяком округе, где стоял гарнизон, проводилось мероприятие, которое официально называлось Омоложением Нации, а в народе — Солдатским Хуем или Девкиной Смертью. В этот день все девушки округа, вне зависимости от того, был ли у них парень, принудительно свозились в гарнизон и отдавались на потеху солдатам, вливавшим в них литры застоявшейся похоти.

Для этой цели сооружались специальные конструкции — длинные ряды из множества кабинок, прозванных «ебалками». В каждой «ебалке» стояло нечто вроде гинекологического кресла, в котором закреплялась девушка, предварительно раздетая догола. Ее руки и ноги фиксировались защелками, бедра раскорячивались в стороны, и девушка лежала лягушкой, выпятив пизду для всеобщего пользования. Высота «ебалки» регулировалась, чтобы каждый осеменитель мог поднять и опустить девушку до уровня своего хуя. На одну девушку обычно приходилось от трех до десяти солдат, но бывало и больше.

Таким образом Империя пыталась поддерживать рождаемость, которая и так неуклонно падала: в молодежных тусовках рожать детей считалось неприличным и тупым занятием. Беременные, которых называли «пиздобрюхими», подвергались обструкции и сидели под домашним арестом, опасаясь нападения гопников, вспарывавших им животы. Все это творилось, правда, в крупных городах, а в захолустье вроде Хайерна жизнь текла лениво, как в незапамятные времена, и Солдатский Хуй был шоком, больно бившим по всей колонии.

Годность девушки к Солдатскому Хую определялась на медосмотре. Годной считалась любая здоровая, телесно созревшая девушка вне зависимости от возраста; негодными считались только беременные и заразные. Законный брак спасал от Солдатского Хуя лишь в том случае, если у женщины был хотя бы один ребенок, либо если она состояла в браке не более года. Учитывая то, что браки были так же непопулярны, как и беременность (к тому же получение лицензии на брак стоило немалых взяток), на Солдатский Хуй были обречены не менее 95% девушек и женщин до 30 лет. Процентов 25 действительно беременели, и половина из них благополучно рожала новых верноподданных Империи; остальные либо пользовались абортами, строго запрещенными (однако девушка, перенесшая аборт, считалась героиней и пользовалась всяческим уважением на тусовках), либо рожали мертвых, либо умирали сами.

Разумеется, была обильная практика закосов от Солдатского Хуя — от фиктивных браков до подкупов, симуляций и даже самозаражений. Были и девушки, ждавшие Солдатского Хуя, как праздника (и они тоже пользовались 

большим уважением).

Петраха, как Тыща-Главнища, мог только управлять организацией Солдатского Хуя, но не мог отменить его. Даже начальник его начальника — Его Богатырствие Гиперглавнища Округа У-567 Орлан Хламожил не мог отменить Солдатский Хуй, проводимый в рамках государственной программы и подведомственный только Звездному Совету.

При мысли о бесконечных толпах голых девушек, обезумевших от страха и стыда, вопящих, галдящих, воющих под напором солдатских хуев, Петраха выругался так, что сам себе удивился. Ругань считалась главным шиком вояки, и без витиеватых семиэтажных тот был все равно что без мундира. Лихо закинув ногу в сапожище на антикварный буфет, подаренный ему каким-то подхалимом, Петраха нащупал самограйку, ударил по струнам и хрипло затянул:

— У лукомудья хуй ебеный,

Златой гандон на хуе том.

И днем и ночью вошь пизденый

Хуячит по хую кругом.

Хуйнет направо — матом кроет,

Налево — «нахуй» говорит.

Там хуета: там целка воет,

Блядина на мудях сидит...

Это была старинная песня, которую горланило не одно поколение вояк Империи. Говорили, что она написана еще на Земле, чуть ли не в XXII или даже в XXI веке — великим поэтом Мушкиным, или Копушкиным, или Ебушкиным — хуй его знает, вылетело из головы...

Петраха с силой шваркнул по струнам, кинул самограйку за спину и откинулся на диване. Рука его полезла за китель и нащупала там заветный цилиндрик, который он всегда носил с собой, не зная зачем...

•  •  •

Петраха не рассказывал об этом никому, даже собутыльникам.

Он нашел его в пустыне, у разбитого гравиплана. Авария произошла давно, может быть, до завоевания Хайерна, и молодой Петраха, тогда еще обыкновенный сотник, лихо насвистывал, наподдавая ногой древнюю технику.

Тогда-то его сапог и выбил из запыленной груды дюраля небольшой серебристый цилиндр с цветными кнопками.

Петраха задумчиво подобрал его. Штуковина была явно инопланетной. Изо всех сил борясь с искушением нажать на кнопки, Петраха чувствовал, что сейчас случится одно из двух: либо он нажмет, либо умрет от любопытства. Сочтя первый исход более достойным храброго солдата, он зажмурился и ткнул ногтем в большую красную кнопку.

... И хрюкнул от изумления: пространство вокруг него вдруг смазалось, поплыло, расточилось невесть куда, и вместо него соткалось совсем другое: голубое, упоительно-красочное, с деревьями, цветами, сладким чистым воздухом и милым домиком с красной крышей.

Петраха стоял, раскрыв рот, и не знал, что ему думать, делать и говорить. «Еб твою мать» — по зрелому размышлению произнес он, почесав затылок. Возле домика работала с тяпкой миловидная старушка в платочке. Увидав Петраху, она всплеснула руками и направилась к нему.

— ... ?  — спросила она.  — ... ?

Петраха не сразу понял, что она говорит на его языке, Великомогучем Языке Империи, только сильно искаженном. Это был какой-то диалект, которого он никогда не слыхал.

— Чего?  — переспросил он.

— Телепортатор? Тебя перенес телепортатор?  — спрашивала старушка. Петраха догадался, что так называется штука, которую он держал в руках.

— Да... Наверно... Где я?..

Все это было, как сон. Старушка отвела его в дом, угостила чаем с пирожками, была с ним нежна и ласкова, хоть к ране прикладывай, и 

Петраха купался в этом неожиданном сне, как в шоколаде. Старушка рассказала ему: раз он, Петраха, очутился здесь — наверно, ему попался телепортатор одного из ее покойных сыновей, погибших на другом конце Галактики. Он, Петраха, сам похож на ее сыновей, Шуха и Браждана, повторяла старушка, и она хотела бы, чтобы он остался здесь, с ней. Она ни к чему не принуждает его, но...

«Как мне вернуться домой»?  — спросил Петраха.

Старушка взяла у него телепортатор, повертела его в руках и сказала: «Здесь хватит энергии на три переброса. Ты сможешь попасть домой, потом вернуться сюда, потом снова домой. Или, если захочешь, привезти кого-то с собой. Тогда переброс будет считаться за два... Достаточно нажать эту кнопку, и ты дома. Побудь еще, не уходи сразу, останься хоть ненадолго... »

И Петраха остался. Он пробыл три дня в этой сказке, где не было войн, казармы, пустыни, грязи и вонючих портянок, а был чистый голубой воздух, зелень, тишина и ласковая бабушка Ладна, закармливавшая его пирожками.

— Ты вернешься сюда,  — говорила она ему на прощанье.  — Мой дом будет ждать тебя.

Это было четырнадцать лет назад. Петраха никак не решался истратить последний переброс, пока не осознал, что бабушки Ладны, наверно, давно нет в живых, а он из красавца-офицера стал обрюзгшим куском волосатой плоти. Он мог бы ненадолго переброситься туда и обратно, но мысль о том, что он больше не сможет увидеть красный домик, была невыносима, а переселиться навсегда у него не хватало смелости. Дезертирство со службы было не только наказуемо (хоть его, положим, никто не нашел бы на голубой планете, которая хуй знает где находится и как называется), но и легло бы тяжким грузом на совести. Воинский долг и будни цепко держали его, не отпуская в голубой мир, и Петраха носил с собой телепортатор, как фетиш своих надежд и своей юности.

•  •  •

Зависнув в парадном гравиплане над длинными рядами «ебалок», Петраха наблюдал, криво усмехаясь, за процессом Омоложения Нации.

Играл развеселый марш, смешиваясь с какофонией воплей; на плацу, залитом жестким хайернским солнцем, в бесчисленных кабинках сновали взад-вперед солдатские бедра с приспущенными штанами, а под ними корчились прикованные девки, раскрыв рты и выпучив глаза. Вокруг колыхались плакаты с символикой Империи, портретами членов Звездного Совета и румяными матерями, кормящими младенцев с лихими солдатскими взглядами.

Крыш в кабинках не было (от солнца защищали специальные передвижные щиты), и перед Петрахой простиралась панорама лиц, сисек всех форм и размеров, раскоряченных ног и распахнутых пизд, куда окунались мясистые солдатские хуи. Некоторые солдаты мяли девичьи тела, тиская бока и сиськи, некоторые ебали без лишних тонкостей, как кобели, некоторые проявляли любовную сноровку, целуя девкам соски и надрачивая их пизды. Тела девок, крепко пристегнутых к «ебалкам», гнулись ящерицами: прятаться было негде. То и дело какой-нибудь солдат вдавливался в девку всем телом, дергался, обмякал, затем выходил, шатаясь, из кабинки, и его сменял следующий. Иные здоровались с девками, кокетничали, озорничали, иные приступали 

к своему делу молча, а иные были и не дураки помучить. Любой садизм, впрочем, был запрещен, и нарушителям грозила месячная гауптвахта.

Рядом был пункт отгрузки: туда подлетали «летающие ящики"*, выгружавшие очередную партию перепуганных девок. Их вели в раздевалку, оголяли — и под конвоем вели к рабочим местам, подменяя оплодотворенных матерей Империи свежими телами.

___

*Тип демократического транспорта с низкими показателями скорости и комфорта; также наз. «говнолетами».  — прим. авт.

Сейчас из раздевалки как раз вели свежую партию. Глаза Петрахи подсознательно отметили чью-то физиономию; скользнув взглядом по кавалькаде голых фигур, он всмотрелся в нее внимательней — и вдруг громко выругался.

Нога его сама врезалась в педаль. Гравиплан буквально свалился вниз, едва не придавив дюжину солдат. Веляна?..

Но она же совсем козявка, не может быть...

Глаза не обманули его: конвоиры вели голую Веляну, и тело ее ясно сказало Петрахе, что никакой ошибки нет: ее сиськи, неведомо когда выросшие, уже буравили сосками воздух, выпуклая пизда курчавилась густым пухом, а томные бедра раздались вширь, наполняя объемом повзрослевшую фигурку. «Еб твою мать, это ж ей уже сколько? восемнадцать? Совсем недавно ведь бегала бурундучком без намека на... Блядь, блядь, блядь!... »

Петраха знал Веляну с пяти лет. Когда-то, когда он еще не мог доставить к себе в кабинет любую шлюху и был вынужден лично добиваться женского внимания, он подбивал клинья под одну деревенскую бабу. Ее звали Грицка, и у нее были огромные глаза — ни дать ни взять два карих локатора-отражателя, мерцающих перламутровым блеском.

Как-то постепенно Петраха потерял интерес к ней — может быть, потому, что встретил бабу моложе и сисястей Грицки, а может быть, потому, что семья Грицки была крепкой и уютной. Петраха еще не встречал таких семей: сам он был детдомовским постреленком, нацеленным с горшка на военную карьеру. Но в дом к Грицке он продолжал ходить, и уже не столько к ней, сколько «просто так».

Ее дочь вызывала в нем странное чувство. Она была ребенком особенным, даже удивительным: в годик с лишним болтала, как не болтают и пятилетние, в четыре сочиняла и записывала сказки на двух языках, в пять, когда Петраха познакомился с ней, зачитывалась «взрослыми» книжками, преимущественно розовыми романами. Неизвестно, что она понимала в них, но оторвать ее от чтения мог только приход Петрахи.

Она обожала его, называла дядькой Лойкой и визжала от восторга, когда тот крутил ее над головой, подбрасывал в воздух и катал на казенном гравиплане. Подтянутый, чопорный Петраха бегал с ней, как угорелый, по пыльным дюнам, устраивал с ней грязевые бои, перемазывался с ног до головы и топил в иле маленькое тельце, хрипящее от счастья. Они были шуточными врагами, вечно швырялись друг в друга чем попало — от варенья до коровьих кизяков — и это переходило всякие границы (с точки зрения Грицки и Дрила, ее мужа), но Петраха ничуть не возражал. Он сидел с ней за книжками, рассказывал ей о Галактике, о разных планетах, об их природе и чудесах,  

и очень быстро понял, что в доме Грицки и Дрила растет настоящее чудо. Трудно было понять, к чему Веляна проявляет больше склонности: к языкам, к математике, к технике или к фантазированию: все у нее выходило играючи, и когда она пошла в школу, ее сразу же зачислили во второй класс. Так она, прыгая из класса в класс, как по клеткам классиков, закончила 12-летнюю школу за 9 лет. Ко всему прочему она была миловидной, как ангел: черные волнистые волосы, блестящие карие глаза, за которые Петраха прозвал ее бурундучком, умный, вечно наморщенный лобик, неизменные ямочки на щеках и улыбка, расцветавшая по поводу и без повода. Когда Веляна входила в дом, вначале показывалась ее улыбка, а затем и ее хозяйка. Впрочем, Веляна никогда никуда не входила, а всегда вбегала и влетала (а иногда и впадала).

Когда она стала взрослей, бои кизяками уступили место бесконечным словесным поединкам. Веляна дразнилась изысканно и неистощимо, и дядька Лойка с удивлением замечал, что с этим тринадцатилетним чертенком он кажется себе умнее, чем думал сам о себе. С ней нельзя было ругаться, и Петрахе пришлось вспомнить столько слов, сколько он не произнес за всю свою жизнь. (С товарищами было куда проще: один и тот же набор из четырех слов мог обозначать все, что угодн)

В редкие минуты, свободные от дразнилок, она сворачивалась калачиком на коленях у Петрахи (точнее, там помещалась ее четверть, но все равно это выглядело именно так), и тот «искал жуков» в ее голове, а когда папы с мамой не было дома — раздевал ее догола и чухал ей спинку и ягодицы. Последний раз это было два года назад.

В тот же год от зеленой лихорадки умерли ее родители. Сама Веляна еле выкарабкалась, и то потому, что Петраха своими связями добыл ей редкостные медикаменты. Их хватило только на нее. С тех пор она жила у соседей: закон запрещал военным заводить семью и детей — хоть родных, хоть приемных. В последнее время они виделись меньше, и Петраха чувствовал в ней надлом: ее дразнилки стали злей и больней, она стала отмалчиваться, капризничать, говорить Петрахе всякие странности, на которые тот не знал, как реагировать. «Наверно, это и называется «переходный возраст"», думал он, когда Веляна в очередной раз выдавала ему какую-нибудь отчаянную гадость, а потом хохотала, будто ничего не произошло. Петраха тосковал и уходил в книжки — в розовые романы, к которым его когда-то пристрастила маленькая Веляна, давно выросшая из них...

Никаких определенных перспектив в этой глуши не было и не могло быть, хоть Петраха и лелеял мечту определить Веляну в Академию Звездного Совета, чтобы она стала Тыщей-Мудрищей*. Протекция Петрахи помогала ей в школе, где Веляне всячески потакали, зная, что ей протежирует Его Главнейшество,  — но была бессильна избавить ее от Солдатского Хуя.

___

*Ученая степень, примерно соответствующая нашему доктору наук.  — прим. авт.

•  •  •

... Веляна шла к «ебалке» не так, как другие — перепуганные,  

сгорбленные от стыда и страха ... девки; в ее походке было отчаянное кокетство и бравада, и она говорила конвоирам что-то, явно непривычное для их ушей.

Выскочив из гравиплана, Петраха кинулся вдогонку. Импульс был мгновенным: Петраха не знал, что он будет делать, а просто бежал за ней, и все. Удивленные солдаты вытягивались во фрунт и отдавали ему честь. «Отвали, блядь» — пихнул он сотника, стоявшего на дороге...

Никто не запрещал командным чинам участвовать в Омоложении Нации. Добежав до «ебалки», Петраха дождался, пока конвоиры прикрепят Веляну к креслу, а затем выпихнул их из «ебалки», зная их обыкновение тут же и пристроиться к свеженькой девочке.

Осенив конвоиров пинком Главнейших рук, Петраха ввалился к Веляне.

— Привет, бурундучок,  — сказал он ей, как идиот.

— Оооо!... Ну, ну как же: Ваше Главнейшество! Вот кого не ожидала! Ты пришел оплодотворить меня?

— Нет. Заткнись! Я... я просто зашел,  — говорил Петраха, морщась от собственного идиотизма.

— Ах, «просто»! В гости! Тогда отвяжи меня, и мы поговорим о вечном.

— Не могу, Веляна,  — горько сказал Петраха.  — Не мо-гу. Не имею права.

— А я думала, что ты вроде бога, который умеет розы делать из кизяков... Что ты будешь здесь делать, позволь мне полюбопытствовать?

— Не знаю. Не знаю!  — Петраха опустил руки. Солдатский Хуй продлится до ночи, и все это время стоять здесь у всех на виду было невозможно. Нужно было или ебать ее, или дать выебать другим.

Голая, раскоряченная Веляна лежала перед ним, зияя мохнатой пиздой. Она действительно сильно повзрослела: когда Петраха в последний раз видел ее голышом, он видел совсем другое существо. Ее пизда и сиськи, небольшие, но уже вполне налитые и женственные, кричали перед самым носом у Петрахи, и тот вдруг почувствовал, что его хуй готов прорвать штаны.

«Это еще что за новости!... «Петраха стоял возле нее, не зная, что ему делать, и думал о том, что скоро кто-нибудь обязательно свяжется с Базой и донесет о странном поведении Тыщи-Главнищи, и... Веляна говорила ему что-то ядовитое, переходя на визгливые нотки, и Петраха видел, что она на пределе. Несколько раз на его памяти такие всплески ехидства переходили в затяжные истерики...

— Заткнись,  — сказал он ей, опускаясь на колени.

— О! Что я вижу! Главный человек Вселенной на коленях перед... Оооу!  — Веляна взвыла, потому что Петраха лизнул ее прямо в пизду.

Он ввинчивался языком все глубже в соленые складочки, липкие и мокрые, хоть выкручивай, и думал — «еб твою мать, что же я делаю? » Его научила этой ласке одна шлюха, и когда-то половина хайернских баб набивалась Петрахе в постель, чтобы подставиться его язычку. Он никогда, никогда не думал, что будет делать это Веляне — даже тогда, когда чухал ей голое выгнутое тельце,  — а сейчас влизывался все плотнее в пряную липкость ее пизды, благодарно выпяченной вверх, и обволакивал тающими подлизываниями вишенку клитора, мгновенно взбухшую под его языком.

Веляна стонала, и Петраха знал, что ей хорошо, как никогда в жизни. Он 

чувствовал, что едет по нужным рельсам, и его язык влип в самые сладостные, самые чувствительные ее недра, и дразнит их, и там накапливается сладкое электричество, растекаясь по всему телу; он лизал, жалил, подсасывал, колол языком вишенку, теребил ее, как струну, облизывал плашмя, исторгая из Веляны сдавленный хрип, влизывался вглубь, натягивал кончиком языка упругую целку, заполнял языком и губами всю пизду, и она сочилась солью, стекавшей с его подбородка...

— Ииии... иии...  — пищала Веляна. Над ними парил инспекторский гравиплан; Петраха знал это и думал — «небось снимают на видео, паразиты». Он оттягивал самый сладкий момент — когда тело, измученное лизаниями, вдруг сожмется в комок кипящей лавы и само, без принуждения исторгнет из себя долгожданное Это. Язык Петрахи дразнил набухший бутончик, покалывая его там и тут, и вдруг облепил желобок у основания вишенки, окутал его сладкой влагой и сдавил вишенку, дергая ее вверх-вниз, как струну...

Веляна кончала навзрыд, выпрыгивая из «ебалки» и перекрикивая весь разношерстный гам Солдатского Хуя. Когда она обмякла, Петраха поднялся с колен, утерся рукавом — и быстро расстегнул штаны.

В нем не было никаких мыслей, кроме голой Веляны, выдавившей из него весь ум и всю память. Веляна после оргазма не соображала, что к чему — и поэтому даже не успела испугаться, когда в нее вдруг ткнулось твердое и требовательное, заполнило весь ее горящий низ, прорвало пленку боли — и проникло вовнутрь, и наполнило, и расперло ее там, как наручную куклу...

«Я ебу Веляну, мою Веляну», думал Петраха. Медленно ворочаясь в ней, он смотрел в ее глаза, потемневшие от оргазма, и видел, что шока не было, скорее удивление,  — и большой боли тоже не было: возбуждение перекрыло все, и Веляна потихоньку подмахивала Петрахе, прислушиваясь к новым ощущениям. Ее бедра, распятые «ебалкой», удивленно отвечали Петрахе, и тот окунал хуй в самые их недра, вдавливая яйца в мохнатый холмик. Ему было зверски хорошо и тоскливо, как ни на одной ебле.

Вдруг он осознал, что Веляна улыбается. И тут же услышал:

— Хорошооо... как хорошооо... как же хорошо, ааа...

Неожиданные слова обожгли Петраху, и тот впился рукой в бутон Веляны, заставив ее пищать на октаву выше. Его неудержимо несло к финишу, но он уже знал, что делать. А пока нужно дотерпеть, чтобы Веляна кончила во второй раз...

— Ну давай, бурундочок, давай, давай, поднатужься, давай, ты же можешь...  — хрипел он, терзая ей пизду рукой и хуем. Улыбка Веляны вдруг перешла в чертячью гримасу, глаза остекленели — и...

— ЫЫЫ!!!  — они кричали хором, сплющивая друг о друга свои лобки, и Петраха лез на Веляну, как зверь, царапая ногтями ее кожу. Он подыхал от жадности, и ему казалось, что он скукожится от жуткого телесного голода, лопнет и расточится на капельки горящей плоти, если не наполнит спермой каждую клеточку Веляны, не зальет ее по уши и по глаза; он хватал ее за бедра, за плечи, за что попало — и вдавливал в себя,  

пытаясь влезть в нее с потрохами и достать ей до сердца; утолив бешеную похоть, он только старался, чтобы Веляна не вывихнула ему хуй, не желавший сдаваться,  — а та все молотила бедрами, выдавливая из себя все до капельки, весь океан, клокотавший в ней, и улыбалась чертячьей улыбкой, которой Петраха никогда не видел у кончающей женщины...

Когда все закончилось, и оглушенная Веляна недоверчиво смотрела на Петраху,  — тот сунул руку в карман и, преодолевая блаженное таянье всего тела, достал маленькую штуковину, похожую на хлопушку.

— С приобщением, бурундучок,  — сказал он ей. Веляна потрясенно улыбалась ему,  — а тот поднес к ней руку и ткнул штуковиной в бедро.

Веляна вздрогнула — и обмякла мертвой куклой.

•  •  •

На бедре осталась красная точечка, которую Петраха поспешно притер пальцем, косясь на гравиплан. Только бы не заметили...

— Девушке стало плохо,  — сказал он, выходя из «ебалки».  — Без сознания. Похоже, сердечный приступ. Немедленно в больницу.

Вокруг засуетились, с уважением глядя на Петраху («заебал до обморока» — шептались у него за спиной). Через минуту Веляну вынесли из ебалки. Она не подавала никаких признаков жизни.

— Дело дрянь. Я сам отвезу ее. Давайте сюда,  — Петраха подбежал к гравиплану. За ним бежали солдаты с Веляной.  — Прямо на сиденье. Вот так...

Не тратя лишних слов, он хлопнул дверцей и нажал на старт, придерживая рукой безжизненное тело. Гравиплан взмыл в воздух и понесся над колонией.

«Хорошо, что салага не в курсе», думал Петраха, щупая в кармане деактиватор — секретное оружие, позволяющее на полчаса отключить все функции организма без какого-либо ущерба для здоровья. Деактиваторы выдавались только командному составу, и пользоваться ими разрешалось только в крайних случаях. «Сейчас как раз крайний случай, хе-хе», думал Петраха, «но почему, почему я не догадался раньше?... »

Он перетащил обвисшее тело Веляны к себе на колени, достал из потайного кармана серебристый цилиндрик — и придавил заветную кнопку.

Вокруг завибрировало знакомое, хоть и полузабытое уже мерцание, и гравиплан, несущийся над Хайерном, расточился и отошел в никуда. Вместо него из пустоты соткался голубой свет, деревья, трава — и красный домик с покосившейся оградой.

Петраха стоял на траве и держал в руках голую Веляну. Ее черные локоны свесились вниз и сплелись с голубыми одичавшими цветами.

«Гравиплан разобьется, и скажут: Его Главнейшество заебал и девку, и себя до обморока. Обо мне будут ходить легенды. Ха! »

Из соседнего домика вышел высокий старик. Подойдя к Петрахе, он внимательно посмотрел на него и спросил:

— Что с девушкой? Она мертва?

Петраха с трудом разбирал непривычное наречие.

— Нет. Она спит. Скоро проснется,  — ответил он.

Какое-то время старик смотрел на него. Потом спросил:

— Господин Лой Пирага? Тебя перенес телепортатор?

— Петраха,  — поправил его Петраха.  — Да, это я.

Старик принял торжественный вид.

— Тогда я приглашаю тебя в дом покойной госпожи Елень. Перед смертью она поручила мне передать тебе, когда ты вернешься, ее дом с садом в вечное владение. Прошу!

Он повел Петраху в знакомый домик, запустевший без хозяйки.

Петраха шел за ним, сдерживая предательскую щекотку в горле, и думал 

о том, что он опоздал и никогда больше не увидит руку, подающую ему пирожки. И еще — о том, что он скажет Веляне, когда та проснется.

Последний посетитель покинул обеденный зал. Ольга, старшая смены, крикнула

— Степановна! Закрывай на хуй все двери! Шабаш! Кто не поел, тот пусть ходит голодным. Повара тоже люди.

Галина Степановна, работающая в столовой техничкой, шустро проскочила в тамбур и сунула дужку замка в петли. Щелчок ключа ознаменовал, что столовая закрылась и будет работать лишь завтра с утра. Усталые повара потопали в подсобку, где были расположены их раздевалка и душевая. Ольга на ходу давала ценные указания Степановне

— Галь, приберёте всё. Ну да не в первый раз. Посмотри, что там в баках осталось - забери. Что не пригодится, в помои. Дочь помогать придёт?

— А как же? С одного места кормимся. Куда денется.

— Ладно, мы на помойку. - И заорала - Наташ! Давай сразу в душ.

Оглянувшись, заметила поварёнка-стажёра, который не спеша покуривал в тамбуре.

— Мишаня, а ты что, не с нами?

Мишка затушил бычок

— Да куда я без вас, мамочки. Иду уже.

Мишка Гуров детдомовец. Круглый сирота. Кто были его родители, то никому неизвестно. Роддом, дом малютки, детдом - вот и ищи теперь следы мамы-папы. К выпуску из детдома Мишка закончил фазанку, получив диплом повара. Его выбор профессии был мотивирован двумя простыми вещами:

Первое. Вечное недоедание в детдоме. Не то, что бы морили голодом, но растущему организму вечно не хватало детдомовской пайки.

И второе. Из всех предложенных профессий вроде штукатура, каменщика и прочих, Мишке больше всего по душе пришлась профессия повара, потому что он был отчаянный мерзляка, а на кухне всегда тепло.

И самое главное, не особо озвучиваемое: Мишка точно знал, что работник ножа и черпака никогда не останется голодным.

На практику Мишка попал в столовую №23. Заведующая столовой Антонина Николаевна Локтева, приняв направление на практику и медицинскую книжку, поговорила с соискателем и прикрепила его к смене старшего повара Ольги Гуренковой. В смене, кроме ещё одного повара Натальи Штин, больше никого не было. Кухонные рабочие и технички работали по своему графику.

Ольга с Натальей приняли Мишку, можно сказать, радушно. А когда Ольга узнала его фамилию, сразу назвала сыночком

— Гуров, Гуренкова - один хрен.

Отчаянная матершинница, Могла отстоять своё хоть перед кем. Лет чуть за тридцать, полная, какой и должен быть настоящий повар. Наташка в отличии от старшей смены была нормального телосложения. Лет чуть за двадцать, хохотушка и балаболка, у которой никогда не закрывался рот. Автор "Свадьбы в Малиновке" не знал, что прозвище одной из его героинь - Трындычиха - прилипнет к Наташке.

Девчата с неделю присматривались к новому кадру. Исполнительный, ответственный. И на вшивость проверили, вроде нечаянно оставляя то деньги, то ценные вещи. Убедившись, что хлопчик свой, перестали относиться к нему с настороженностью.

Полностью женский коллектив доставлял Мишке некоторое неудобство. Раздевалка общая, а он же не женщина. Душ тоже один. И ещё разговоры. Девчата перестали обращать внимания на Мишку и чесали языки на разные темы, вплоть до интимных. Мишка не был мальчиком-одуванчиком. В детдоме таких не водилось. Но всё же. Заметив такое, девчата перетёрли тему и кое-что решили. Нужно было вводить Мишаню, как стали звать Мишку, в коллектив. Чтобы стал свой. Повязать общей тайной.

Как-то Ольга зазвала Мишку в подсобку, где хранились продукты, попросила достать что-то со стеллажа. И когда Мишка, встав на стремянку, взял в руки коробку, резко сдёрнула с него штаны. И охнула, увидев то, чем Мишку наградила природа

— Мииишшшааа... Да как ты только посмел прятать такое?!

А Мишка стоял с коробкой в руках и не мог решить, что ему делать: подтягивать штаны, бросив коробку, или так и стоять с коробкой в руках и голым по пояс снизу. Стесняться Мишка отвык с малолетства. Как-то не особо постесняешься, когда вся твоя жизнь на виду. Детдомовская врачиха даже на медосмотр загоняла всех гамузом, не разбирая по половым различиям. Так что Мишка много чего видел-перевидел и его самого личная нагота тоже не вводила в смущение. Мишка давно отвык прикрываться руками.

Ольга взяла в руку Мишкин член, помяла, на что тот сразу среагировал.

— Да брось ты нахуй эту коробку!

Мишка стоял на стремянке и так получилось, что его вздыбившийся член оказался напротив Ольгиных губ. Та оголила головку, оттянув крайнюю плоть, принюхалась. А чего нюхать, коли в душ ходишь каждый день. И Ольга решительно потянула член в рот.

Придерживая Мишку за задницу, задавала темп и получалось, что Ольга не просто сосала, ещё и трахалась в рот.

Последний раз Мишаня трахал одну из детдомовских девчонок недели три назад. А спермы молодой организм вырабатывает огроменное количество. Да плюс горячий Ольгин рот, что тоже не часто доводилось пробовать. Вот Мишка и не сдержался. Схватив Ольгу за голову, с силой насадил на член и задёргался, выстреливая в Ольгино горло скопившуюся сперму.

Ольга села на мешки с крупой, отдышалась. Улыбнулась Мишке, ожидающему наказания за свои действия. И неважно, что инициатором была Ольга.

— Ну, сынок! Наспускал мамочке полный рот, еле сглотнула. Давно у тебя никого не было?

Мишка согласно кивнул головой.

— Ну слазь, что ли. Долго собираешься на лестнице стоять? Или продолжения ждёшь? - Ольга захохотала. - Не будет, Мишаня, не жди. По крайней мере сегодня.

Посмотрела, как Мишка, стоя на узкой перекладине лестницы пытается подтянуть штаны.

— Ох, дура! Погоди.

Подтянула Мишане штаны, подала руку, помогая спуститься с лестницы. Села на мешки, похлопала по мешку рукой, приглашая Мишку сесть рядом.

— Миш, тебе понравилось?

Мишка покрутил рукой, подбирая слова. Не нашёл и ответил коротко

— Да!

— А вот теперь скажи мне, сынок Миша, как скоро все узнают про то, что сейчас было?

Мишка задохнулся от возмущения. Это что, Ольга посчитала его трепачом, стукачом?

— Да у нас в детдоме за такое в жопу еб...

И замолчал. Ольга понимающе засмеялась.

— Верю, Миша, верю, сынок. А скажи вот ещё что. У вас девочки пацанам сосали? - Мишка кивнул головой. - А пацаны девчонкам?

Мишка вспомнил, как вылизывал письки старшим девочкам. И не он один. Дедовщина идёт с детдома. Вспомнил и ответил

— Да.

— И ты лизал?

— А куда я денусь? - Мишаня пожал плечами. - Все лизали.

— Миш, а как ты относишься к тому, что долг платежом красен?

И до Мишки дошло, чего от него добивается Ольга.

— Трусы сними.

— Так просто?

— А чего?

Ольгу упрашивать не надо. Встав, спустила трусы, подумала и сняла их совсем. Без смущения расставила ноги, явив Мишке выбритый лобок. Руками развела в стороны половые губы.

— Миш, я чистая. Я подмылась.

Мишка, не вставая, потянулся к Ольгиной письке. Та присела, помогая Мишке достать до предмета вылизывания. И вскоре громко стонала, извиваясь и теребя Мишкину голову, то прижимая её к своей раскрытой вагине, то отталкивая, будто ей требовалась передышка.

Мишка лизал умело, сказывался богатый опыт. Ольга текла. Жидкость, выделяясь из вагины, стекала по ляжкам и Мишка ловил губами и языком этот ароматный нектар, глотал его.

Довольная до невозможности Ольга натянула трусы. Потрепала Мишку по волосам, притянула к себе за шею и крепко поцеловала.

— Миш, хочешь, я тебе буду давать, как женщина мужчине?

И какой же дурак откажется от такого щедрого предложения? Мишка дураком не был.

— Хочу!

— Давай завтра. Ты только презики купи.

Настроение у Ольги взлетело к небесам. Мастерски выполненное куни заставило её излиться парой оргазмов. До сих пор течёт. Сколько ни упрашивала мужа, так ни разу и не поцеловал пизду, козёл. А пацан без разговоров. Ну всё, сучок, сядешь на постную диету. Сам себе дрочить будешь. А Оля лучше пацану будет давать.

Не утерпев, рассказала напарнице Наташке, когда она пристала, удивлённая Ольгиным весёлым настроением, как делала Мишке минет, как получила в ответ потрясающий по впечатлениям куннилингус. Наташка загорелась

— Оль, а мне можно?

— Наташ, я что, приказать Мишане могу, что ли? Сама договаривайся. Только ты же у нас молодожён. Или молодожёнка? Как правильно? Не успела замуж выскочить и уже рога мужу наставляешь.

— Оль, да ну нах. Я что, не живая, что ли? А муж не стена, отодвинется. Оль, а давать Мишке обязательно?

— Ты что, шалава, хочешь просто попользоваться пацаном? Ноги выдерну, блядине. Не вздумай прокинуть. Отлизал - сразу встала раком. И без блядства мне. Динамистка, бля! Только попробуй. Обидится и пиздец! Тогда ты меня вылизывать будешь.

— Оль, да ты что? Я же просто так спросила.

— А я просто так ответила. Короче, я сказала, ты услышала.

Через смену или две, Наташка, насмелившись, отозвала Мишку в строну. Оглядевшись и убедившись, что лишних глаз и ушей радом нет, прижала паренька к стеночке и вежливо, но так, что было невозможно отказаться, попросила прогуляться на склад. Пообещала в обмен на куни отдаться прямо там, на складе. Хочет сладкую женщину - даст на мешках с сахаром. Хочет изумительную - на мешках с изюмом. Трусы под рабочий халат Наташка предусмотрительно не надела.

Откричавшись, перестав извиваться от Мишкиных оральных ласк, Наташка оседлала пацана и пока тот не кончил, успела разрядиться ещё раз.

Натка тихонько засмеялась, представив, что будет, если она не подмоется после Мишки. Вечером муж обязательно трахнет её и смешает свою сперму с Мишкиной. А если вдруг забеременеет, на кого будет похож ребёнок? Вообще Мишка лицом немного напоминает её Костика. А от Мишки дети должны быть хорошие. Вон какой неутомимый. И Наташка отдалась чувствам, собираясь получить ещё оргазм, потому что у Мишки снова встал.

Ольга позвала Мишку

— Мишаня, ты с нами в душ?

— Да куда я от вас денусь?

Став любовниками, девчата вовсе перестали стесняться Мишку и заставили того отбросить ложный стыд. Теперь и переодевались все вместе, и в душ шли все трое.

В коридоре, ведущем в душевую, полураздетая Ольга притиснула Мишку к стене своими титьками приличного размера, потянулась губами к губам. Её рука нашарила Мишкино хозяйство.

— Не сшоркал ещё об нас? Чья сегодня очередь?

Мишка оторвался от сладких губ любовницы. Она что, дни не помнит? Сами же установили очерёдность, чтобы сохранять силы любовнику. Иногда, бывало, срывались и устраивали общие поебушки. Или Оля тоже хочет сегодня?

— Вроде Наташкина.

— Точно. А я-то размечталась. Бедная я, несчастная. Мишенька, ну хоть разок лизнёшь?

Мишка засмеялся. Наташке совершенно не шло это сиротское выражение лица. С такой мордой подаяние не выпросишь.

— Хорошо попросишь - и два лизну. Оль, ты же знаешь: язык не хуй, всегда готов.

В душевой Ольга скомандовала

— Наташка, быстро намочи жопу и дай Мишке. Может он растает и нам отлижет? А, Миш?

— Оль, у меня пока не встал.

— Натаха, сучка, быстро сделай моему сыночку хорошо, чтобы у него встал. Ну ты что, не знаешь как это делать? Пососи, подрочи.

Уж чего другого, а ставить мужику член Наташка научилась. И сосать не понадобилось. Вон он какой у Мишани живчик. Раз-другой вздрочнёшь и он уже встал. Обняла пацана, целует. Рука нащупала член, принялась его дрочить. Струи тёплой воды, текущей из душевой лейки, приятно щекотали кожу. Вот их любимый красавчик, который они с Ольгой с наслаждением целуют и сосут, дрогнул, начал наливаться, увеличиваясь в размерах, будто воздушный шарик, который надувают, встал, окаменев. Интересно получается: твёрдый и в то же время мягкий. И как это так? Загадка.

Мишка оторвался от Наташкиных губ

— Наташ, повернись и наклонись.

Наташка повернулась лицом к Ольге, наклонилась. Та обняла её за плечи, притянула к себе. Девчата давно уже отбросили мораль и без стеснения ласкали друг дружку. Какое лесби? Помощь Мишке. Ольгины руки скользнули по Наташкиным ягодицам, растянули их, чтобы Мишке было легче попасть куда надо. Натаха зашипела рассерженной коброй

— Миха, сучок! Попадёшь ещё раз не туда, оторву напрочь всё твоё хозяйство под самый корешок.

Ну было. Да и было-то всего разок. Совершенно случайно. Ну, почти совершенно и почти что случайно. А что такого? Ну промазал малость. С кем не бывает? Выпили тогда немного после смены. Потом раздурились в подсобке. Вот и получилось. А крику-то было, а рёву. Еле на пару с Ольгой удержали разъярённую фурию.

Мишка позже заслужил прощение традиционным методом. Едва язык до самого корня не стёр. Но Натахина попка ему понравилась. Туго, горячо.

Ольга засмеялась

— Наташ, чего разволновалась. Один раз не пидорас.

Наташка поправила

— Не пидораска.

— Да без разницы. Скажи уж, что понравилось, просто сознаться не хочешь.

— Вот сама возьми и в жопу дай. Посмотрю, как запоёшь.

— Ну как ты тогда орала, было впечатление, что ты охуенный оргазм словила. Я вот и думаю, надо для храбрости выпить да и подставить Мишане жопу. Авось и понравится. Буду жопошницей-пидораской. Миш, пидораску будешь любить?

— Буду.

Наташка психанула

— Дура! А ты что там копаешься? Или еби, или вытаскивай. Нашлись тут... Ой! Мишка! Ты мне матку свернёшь!

Стояли под струями воды обнявшись. Всем было хорошо. Мишке потому, что спустил. Наташке потому, что кончила. А Ольге потому, что у Мишки снова встал и теперь была её очередь.

Ольга вышла из душевой, вытирается

— Ну что, одеваемся и по домам?

Наташка отозвалась

— Да вроде рано. Мой в командировке и вернётся на той неделе.

Ольга засмеялась

— Такая же хуйня. Мой на рыбалке. Аж на Чаны рванули.

Наташка подъебнула

— Может на ебалке?

— Может и так. Тогда что, к Мишане? Сыночек?

Мишка вовсе не против.

— Только у меня дома есть нечего. Совсем.

Наташка посмотрела на любовника, одарив того презрением

— Повар называется. Позор поварского сословия. Учись, салага, пока тётя добрая. Сейчас найдём чего-нибудь. Усушка, утруска - вот и повару кусочек хлебушка отломится. А...

Мишка ответил на невысказанный вопрос

— А водка есть. Два литра хватит?

Наташка с визгом повисла на его шее.

— Мишаня, я тебя люблю! Ты золото, не мужчинка! Я даже готова стерпеть ещё разок не туда. Ну что встали? Идём или где?

Троица поваров о чём-то живо беседуя, покинув помещение столовой, бодро шагала к малосемейному общежитию, где у Мишки была комнате. Каждый планировал от получить от этой ночи своё, но в сущности все их планы по большому счёту совпадали.