Порно с дорой

-- но глубоко уверена... да, я уверена, что скрытничать и притворяться вам не подобает. -- Мне не подобает? Боюсь, Агнес, вы слишком высокого мнения обо мне. -- Вам не подобает, так как по натуре вы человек прямой, -- сказала она, -- и вот почему я написала бы этим леди. Искренне и просто, насколько это возможно? я бы рассказала обо всем, что произошло, и попросила бы разрешения бывать иногда у них в доме. Вы еще так молоды и только начали прокладывать себе путь в жизни, а потому, мне кажется, следовало бы написать, что вы согласны на все условия, которые они могли бы вам поставить. На вашем месте я умоляла бы их не отказывать вам в просьбе, не переговорив предварительно с Дорой, и обсудить вашу просьбу вместе с Дорой, как только они сочтут это возможным. Я не писала бы очень пылко и не требовала бы слишком многого, -- добавила мягко Агнес. -- Я положилась бы на свою верность и на свое постоянство... и на Дору! -- Но если, заговорив с Дорой, они ее испугают и Дора снова начнет плакать и не захочет сказать обо мне ни единого слова? -- спросил я. -- А это возможно? -- осведомилась Агнес все с тем же ласковым участием. -- Боже мой, да ведь она пуглива, как птичка! -- воскликнул я. -- И это вполне вероятно. И потом обе мисс Спенлоу (пожилые леди иногда бывают такими чудачками!) могут оказаться не совсем подходящими особами, чтобы к ним обращаться с такой просьбой! -- Я не стала бы об этом думать, Тротвуд, -- сказала Агнес, ласково взглянув на меня. -- Лучше подумать о том, правильно ли ты поступаешь, а если правильно, то так и поступать. Больше я не колебался. С легким сердцем, но с глубоким сознанием важности задуманного дела, я посвятил едва ли не всю вторую половину дня сочинению письма; для выполнения столь трудной задачи Агнес предоставила в мое распоряжение свое бюро. Но сперва я спустился вниз повидаться с мистером Уикфилдом и Урией Хипом. Урию я нашел в новой, выстроенной в саду конторе, где еще пахло штукатуркой; он имел необычайно гнусный вид среди груды бумаг и книг. Принял он меня, как всегда, раболепно и притворился, будто ничего не слышал от мистера Микобера о моем приезде, чему я взял на себя смелость не поверить. Вместе со мной он отправился в кабинет мистера Уикфилда, -- комната мало походила на прежнюю, ибо лишилась многих вещей, перешедших к новому компаньону, -- и остановился у камина, где начал греть спину, поглаживая подбородок костлявой рукой, в то время как мы обменивались приветствиями с мистером Уикфилдом, -- Вы остановитесь у нас, Тротвуд, до отъезда из Кентербери? -- спросил мистер Уикфилд, не преминув взглядом испросить у Урии согласия. -- А для меня есть место? -- осведомился я. --

Я так и написал - рассказ вполне похож на правду, в жизни ещё и не такие перипетии случаются , подобные рассказы мне куда более по нраву , чем Дорой , нам нужно поговорить !

Меня любили. Кстати, я забыл об этом упомянуть раньше. Мисс Миллс отплыла в Индию, а мы с Дорой попрощались с ней в Грейвзенде на борту большого океанского корабля; мы получили на память имбирь, гуаву и другие подобные лакомства и покинули мисс Миллс плачущей на складном стуле, на шканцах; под мышкой у нес был большой, еще не начатый дневник, где она собиралась запечатлевать и хранить под замком свои размышления, которые будет в ней пробуждать океан. Агнес выразила опасение, что ее портрет, нарисованный мной, был не очень-то лестным, но Дора решительно это опровергла. -- О нет! -- сказала она, тряхнув локонами. -- Он так вас хвалил! Он так высоко ценит ваше мнение, что я боялась, понравлюсь ли вам. -- Мое мнение не заставит его сильнее полюбить некоторых его знакомых, -- улыбаясь, сказала Агнес, -- для них оно не имеет значения. -- Но, пожалуйста, если можно, будьте обо мне хорошего мнения! -- ластилась к ней Дора. Мы стали потешаться над Дорой, которой так хотелось, чтобы все ее любили, а она назвала меня глупышкой; сказала, что не любит меня, и вечер промелькнул незаметно. Скоро должна была появиться карета, приближалось время нашего отъезда. Я стоял один перед камином, когда в комнату неслышно прокралась Дора, чтобы, как всегда, поцеловать меня перед моим уходом. -- Вам не кажется, Доди, что я была бы умней, если бы давно с ней подружилась? -- спросила она, и ее глаза блестели, а правой своей ручкой она рассеянно крутила пуговицу у меня на сюртуке. -- Какой вздор, моя радость! -- сказал я. -- Вы думаете, это вздор? -- не глядя на меня, спросила Дора. -- Вы уверены в этом? -- Конечно! -- Я не помню, в каком родстве вы состоите с Агнес, мой милый ворчуп, -- сказала она, продолжая крутить пуговицу. -- Ни в каком, -- ответил я. -- Но мы росли вместе, как брат и сестра. -- Я не понимаю, почему вы в меня влюбились, -- продолжала Дора, принимаясь крутить другую пуговицу. -- Может быть, потому, Дора, что я не мог, увидев вас, не полюбить. -- А если бы вы меня никогда не увидели? -- спросила Дора, переходя к следующей пуговице. -- А если бы мы не родились на свет? -- весело сказал я. Мне хотелось бы знать, о чем она думала, когда я молча любовался ее нежной ручкой, перебиравшей пуговицы у меня на сюртуке, смотрел на ее вьющиеся волосы, лежавшие на моей груди, и на ресницы ее опушенных глаз, медленно поднимавшиеся по мере того, как двигались вверх ее пальчики. Наконец ее глаза встретились с моими, она привстала на цыпочки и поцеловала меня -- раз, два, три, -- три раза поцеловала меня более задумчиво, чем обычно, и вышла из комнаты. Минут через пять все они вернулись назад, и необычная задумчивость Доры

Приводит меня в изумление Как только мы с Дорой были помолвлены, я написал Агнес. Я написал ей длинное письмо, в котором пытался дать ей понять, в каком блаженстве я утопаю и что за прелесть Дора. Я умолял Агнес не рассматривать мою любовь как легкомысленную влюбленность, всегда мимолетную или напоминающую одно из тех детских увлечений, над которыми мы с нею обычно смеялись. Я убеждал ее, что глубина этой любви поистине неизмерима, и выражал полную уверенность, что такой любви свет еще не видел. И вот, когда я писал Агнес, сидя у открытого окна в чудесный вечер, и вспомнил ее ясные, спокойные глаза и кроткое лицо, при этом воспоминании такой мир и покой снизошли на мою смятенную и взволнованную душу, -- а в этих треволнениях я жил последнее время и с ними отчасти было связано мое счастье, -- что я расплакался. Помнится, я сидел над неоконченным письмом, подперев голову рукой, и мечтал о том, как бы это было хорошо, если бы Агнес была причастна к радостям моего домашнего очага. Мне казалось, что под сенью дома, ставшего для меня священным благодаря присутствию Агнес, мы с Дорой будем счастливы больше, чем где бы то ни было. И казалось мне, что в любви, в радости и печали, в надежде и разочаровании -- словом, во власти любого чувства -- сердце мое невольно обращается к ней и там находит свое пристанище и лучшего друга. О Стирфорте я не упомянул. Я написал только, что в Ярмуте случилось большое горе, что Эмили исчезла, а мне ее исчезновение нанесло двойную рану, принимая во внимание обстоятельства, его сопровождавшие. Я знал, как быстро она всегда угадывает правду, и знал я также, что она никогда первая не упомянет его имя. На это письмо я получил ответ с обратной почтой. Читая его, я словно слышал голос Агнес. Да, это был ее нежный голос! Что могу я еще к этому добавить? Во время моих последних отлучек из дому Трэдлс заходил раза два-три. Он застал Пегготи, которая ему сообщила, что она моя старая няня (о чем она сообщала решительно всем, кто хотел ее слушать), и он, завязав с ней добрые отношения, оставался поболтать обо мне. Так рассказала мне Пегготи, но боюсь, что болтал не он, а она, да притом весьма много, ибо ей -- да благословит ее бог! -- бывало трудненько остановиться, когда речь заходила обо мне. Тут я припоминаю не только о том, что ждал визита Трэдлса в назначенный им день, -- а этот день настал, -- но и об отказе миссис Крапп от всех обязанностей, связанных с ее службой (но отнюдь не от жалованья), если Пегготи будет у меня бывать. После того как миссис Крапп, ведя на лестнице беседу, -- очевидно, с каким-то невидимым духом, ибо по всем признакам, кроме нее, там никого не было,

Поцеловала меня, весело рассмеялась и умчалась к Джипу, чтобы надеть ему новый ошейник. Так закончилась моя последняя попытка перевоспитать Дору. Я потерпел поражение. Моя мудрость так и осталась при мне и успеха не имела. Я не мог примирить ее с просьбой Доры называть ее "девочка-жена". Я решил делать все, что в моих силах, чтобы исправить положение вещей, но только постепенно, не спеша. Однако я предвидел, что из этого ничего не выйдет, а не то я снова превращусь в паука и буду вечно сидеть в засаде. А облачко, то облачко, которое не должно было омрачать нашу жизнь и которое я должен был хранить в своем сердце? Что было делать с ним? Знакомое тяжелое чувство тяготело надо мной. Пожалуй, оно даже углубилось, но оставалось таким же неясным, как и раньше, и преследовало меня, словно печальный музыкальный мотив, звучавший где-то далеко в ночи. Да, я горячо любил свою жену и был счастлив, но это было не то счастье, о котором я когда-то мечтал -- и мне всегда чего-то не хватало... Выполняя принятое мной решение отразить на этих страницах мои мысли и чувства, я снова тщательно их исследую и обнажаю их тайны. Я считаю, -- да и тогда считал, -- мне не хватало того, о чем я грезил в юности; грезы эти нельзя было воплотить; в этом я, как и все люди, с душевной болью убеждался. Но насколько было бы для меня лучше, если бы моя жена мне помогала и разделяла мои заботы, которыми мне не с кем было поделиться. А ведь это было возможно, я знал. И я странно колебался между этими двумя непримиримыми выводами, не сознавая ясно, насколько их трудно совместить; к одному, я чувствовал, неизбежно приходит каждый, а другой связан был с обстоятельствами моей жизни и мог быть иным. Когда я думал о воздушных замках моей юности, которые не суждено было выстроить, я вспоминал о лучшей поре, оставленной мной позади, у порога зрелости. И в памяти моей вставали счастливые дни, проведенные вместе с Агнес в милом старом доме, -- вставали, словно призраки усопших, которые, быть может, восстанут из мертвых в ином мире, но здесь, на земле, не воскреснут никогда, никогда. А иногда мне приходили в голову другие мысли. Что могло бы случиться или что случилось бы, если бы мы с Дорой никогда не встретились? Но моя жизнь так неразрывно связана была с Дорой, что эта мысль казалась самой праздной из всех моих фантазий и скоро исчезла из моего поля зрения, как плавающая в воздухе паутинка. Я любил Дору. Чувства, которые описываю я здесь, дремали, иногда пробуждались и снова засыпали в сокровенной глубине моей души. Я их не сознавал, они, я уверен, не влияли на мои слова и поступки. Я один нес бремя наших маленьких забот и всех моих начинаний, а на