Порно с гоголем

Застыла в определенной фазе, представив на своем подиуме некое существо в потертом вицмундире и с лысиной на голове. Акакий Акакиевич представляет собой один из видов чиновничьего клана, так ненавидимого Гоголем, с виду безобидный, однако способный впитывать в себя как губка все прогрессивное и новаторское.Совсем иной вид чиновника показанный Гоголем-это «значительное лицо». Здесь уже в противовес Акакию Акакиевичу все внутреннее дерьмо выплескивается наружу, стремясь обгадить низшего и на этом возвести себе гранитный пьедестал. Такого добра во все времена было в избытке, это может почувствовать каждый, просидев несколько часов в приемной по пустяковому вопросу и претерпев при этом презрительно-высокомерное отношение к своей столь «ничтожной» персоне. Время идет, но всегда незыблемо это чиновничье племя, с одними и теми же повадками и алчными интересами. Быть «значительным лицом» для людей такого пошива есть предел мечтаний и всегда им становятся по закону естественного отбора абсолютно серые личности, будь то самая высокопоставленная особа или же рядовой крючкотвор. Однако же здесь не важен иерархический статус, главное здесь любовь к форме, манере поведения и главный залог успеха состоит в умении делать умное лицо. Но как говорил Мюнхгаузен в известном фильме Марка Захарова, все самые большие глупости совершаются именно с умным выражением лица. Гоголь это прекрасно понимал и поэтому уделил в повести «значительному лицу» очень большое внимание.А в концовке как раз и произошел мистический конфликт «значительного лица» и чиновничьего ничтожества. Акакий Акакиевич из потустороннего мира посягнул на высшие привилегии, выраженные для него в шикарнейшей шинели «значительного лица». Таким образом шинель выступает здесь неким фетишем, знаком принадлежности к высшей касте за который необходимо как можно крепче держаться, иначе его отберет у тебя низший твоего чиновничьего племени, попутно растоптав бывшего обладателя в пух и прах. Такие законы этого презренного мирка лицемерия, подлости, честолюбия, огульного воровства. Так перо писательского гения может придать обычному бытовому сюжету определенный символизм, в ореоле так любимой Гоголем мистики

Этой... тишины среди безоблачного дня» (СП). Первая глава «СГ» — предчувствие гибели; она крадется черным воздухом дня, когда «стремительные удары... лучей» (СЯ) и томят, и душат.Не распространяюсь о склике тематики «СГ» с «Веч»: Матрена — сложение из Катерины, Оксаны, Солохи и ведьмочки, взятых сквозь призму больной из «Хозяйки»; а Кудеяров — сплав Мурина с колдуном и с Панько; красная сквозь зелень рубаха мелькает, как красная свитка, как красный жупан; сам Дарьяльский — оторванец, как Петрусь и Хома, тщетно тщащийся примужичиться; как и с ними, с ним приключается худо; генерал Чижиков в слухах о нем, что-де Скобелев он, — отзывается капитаном Копейкиным; характеристика «лиховцев» (грязные и пыльные) не отклик ли характеристики толстых и тонких (МД)?Встреча с Гоголем и в красочных пятнах: статистика распределенья цветов I главы «СГ» (в процентах) дает общность трехцветки с наиболее частой трехцветкой Гоголя, взятой из среднего- 302 -спектра трех фаз: красное-белое-черное доминирует у Гоголя и в среднем спектре, и в спектре первой фазы; белый у Б. —13,2%; у Гоголя — 14; в красном склик Б. с Гоголем «Веч» (29% и 26%); в среднем красное у Г. 17%; но и оно доминирует; в черном совпал Б. с Гоголем первой фазы (12 и 12); в синем Б. совпал со средним трех фаз Г. (8,8 и 8,7); в употреблении зеленого Б. близок и со средним трех фаз, и с первой фазой Г. (8,4 для Б.; 9,4 и 9 для Г.). Цвета «СГ» в общем близки к цветам «Веч»; как у Г., они в «СГ» даны впестрь, перебоями пятен: «красный, белыми яблоками платок»; на зеленом лугу «красная мелькала рубаха»; «зеленые, красные... баски».Все — пятнами!В напевности, в оперной нарочитости поз, в расстановке слов, в их повторах, красках, паническом чувстве, внушаемом солнечным блеском, во многих сюжетных моментах «СГ» есть итог увлечения прозой Гоголя до усилия ее реставрировать.В «Петербурге» влияние Г. осложнено Достоевским, которого меньше, и откликом «Медного всадника»; здесь нет Гоголя «Веч»; но есть Г. из «Н», «Ш», «НП» и «ЗС», которого в «СГ» — нет; в основу — положен прием «Ш»: высокопарица департаментов, простроченная и каламбурами «Н», и бредом «ЗС», и паническим ужасом из «П»; декорация города — по «НП» («не верьте

Ілоночка, как же это всё превосходно. Сцену со старухой можно с Гоголем сравнить.

Гоголем, постоянном перечитывании его произведений в пору «Бедных людей» Достоевский вспоминает в январском выпуске «Дневника писателя» 1877 г. Возвращаясь здесь мысленно к началу своего знакомства с Некрасовым и вспоминая день, когда он отдал Григоровичу и Некрасову для прочтения рукопись «Бедных людей» Достоевский пишет: «Вечером того же дня, как я отдал рукопись, я пошел куда-то далеко, к одному из прежних товарищей мы всю ночь проговорили с ним о «Мертвых душах» и читали их, а который раз не помню. Тогда это бывало между молодежью; сойдутся двое или трое «А не почитать ли нам, господа, Гоголя!» – садятся и читают, и, пожалуй, всю ночь Тогда между молодежью весьма и весьма многие как бы чем-то были проникнуты и как бы чего-то ожидали»И далее, рассказывая о ночном посещении его Григоровичем и Некрасовым, поспешившими сообщить ему о восторге, который вызвало у них чтение «Бедных людей», Достоевский добавляет: «Они пробыли у меня тогда с полчаса, в полчаса мы бог знает сколько всего переговорили, с полслова понимая друг друга, с восклицаниями, торопясь; говорили и о поэзии, и о правде, и о тогдашнем положении разумеется, и о Гоголе, цитуя из «Ревизора» и из «Мертвых душ».».Вслед за Гоголем (и Пушкиным «Домика в Коломне» и «Медного всадника», а отчасти и Лермонтовым – создателем «Штосса») молодой Достоевский ставит в центр своего творчества тему Петербурга, объединяя в изображении Петербурга беспощадный реализм и фантастику, которая у Достоевского, как и у Гоголя, не противостоит реальности, а вырастает из нее В позднейшем творчестве Достоевского тема «фантастичности» Петербурга, петербургских чиновников и петербургских мечтателей перерастает в тему фантастичности всего «петербургского периода русской истории», обусловленной трагическим разрывом верхов и низов.Но унаследовав от Гоголя его «незаметного» героя-чиновника, равно как и тему глубокой «фантастичности» реальной жизни Петербурга, молодой Достоевский придал традиционным для литературы 40-х годов гоголевским темам новый, оригинальный исторический поворот.В повестях Гоголя духовный мир Акакия Акакиевича или Поприщина изображен преимущественно