Порно рональдо

Месси точно видела, в рекламе чипсов точно. Хотя футбол смотрю, но не так часто. Вполне он симпатичній. А что есть Рональдо и Рональду єтого уже не знала. Как училась в универе одна девочка о нем мечтала.

Илона, ты видела когда-нибудь Месси? Едва ли о нем можно мечтать... Конкретно о нем, а не о его банковском счете, конечно. Ну и Рональдо - это бразилец, толстячок такой. Ты имела в виду Роналду. О нем тоже лучше не мечтать, похоже он гей. Такие вот дела😉

ЭРОТИЧЕСКАЯ САГА – 20

или НОВЫЙ ДЕКАМЕРОН

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ДОЗВОЛЕННОЕ НЕ ПРИВЛЕКАЕТ,

НЕДОЗВОЛЕННОЕ РАСПАЛЯЕТ СИЛЬНЕЕ

;

Как ни хорохорился синьор Бульони, к каким бы изыскам ни прибегал, активно демонстрируя свою уверенность, будто неприятности, следующие одна за другой, находятся под его полным контролем, и временами искренне веривший в возможное, как в сбывшееся, но, тем не менее, никакой успокоительной пилюли в запасе у него не обнаруживалось.   Да и была ли в том надобность? Тем более, что печаль Агнесс, выглядела не столь мрачной, если следовать логике происходящего, разве что принимать за таковую, лёгкую обеспокоенность. Да и её несомненный интерес к надвигающимся событиям никуда не делся.

Это был не испуг, а оторопь перед неожиданно возникшей ситуацией, несущей в себе зачатки чего-то такого, чего прежде с ней не происходило. И не удивительно, что любопытство заменило ей все другие интересы, не столь, правда, значительные, чтобы о них сожалеть. Как и все девушки её возраста, физически ставшие женщинами, с преимущественно половым опытом в ущерб жизненному, лишь досадливо, но недолго, морщилась при очевидном несовпадении желаемого с действительным. Всё необходимое было у неё под рукой, а откуда бралось, о том не задумывалась. Отсюда смещение понятий и искренняя наглость в их отстаивании. Напоминание о женской стыдливости, вызвало бы смех, мысленно сопровождаемый похабным анекдотом, если не площадным ругательством. Тонкое замечание Монтеня, что женщина, вместе с платьем, должна сбрасывать с себя и  стыд, возвращение которого обязано совпасть по времени с возвращением в исходное положение платья, наверняка, было бы принято  только в первой его части.

Главную опасность Агнесс усматривала в возможных помехах по части разгула. Другого выхода, как положиться на сообразительность синьора Бульони, у неё не было. Но окончательно не отбрасывала необходимость собственных усилий. Она страдала. Как ни нелепо звучит это слово, применительно к Агнесс. Ей не хватало мужчины. Не какого-то конкретно, а вообще мужчины. Предпочтениями она займётся, когда такая возможность представится. Но сейчас её интересовал только пол. Им мог быть кто угодно, даже синьор Бульони, которого уже не считала отцом, легко смирившись с  неизбежным. И, надо признаться, радовалась этому обстоятельству. Столь неожиданно рухнувшая его отцовская власть над нею, просто обязана была смениться её, женской властью, над ним. Так, с его подачи, но без его ведома, произошла смена караула. То, что бывший отец таил про себя, бывшая дочь приняла как руководство к действию.

А пока бывший отец готовился к совсем другому бою, прозревая, как трудно, даже опытнейшему адвокату, защищать самого себя. Когда на звонок неизвестного шантажиста, синьор Бульони потребовал свидания, в полной уверенности, что тот постарается его избежать, был просто ошеломлён не только немедленным согласием, но и местом, предложенным  для встречи. Это был его любимый ресторан, в котором, в качестве завсегдатая, пользовался, тешившим его тщеславие, почётом и уважением. И не надо быть особо догадливым, чтобы понять, те, кто ему противостоит, учитывали и такое обстоятельство, следовательно, знали о нём, если не всё, то многое. Сбитый с толку очевидным проколом, синьор Бульони пошёл, как на привязи, по пути, не им проложенному.

К нему тотчас подошел метрдотель и, радостно улыбаясь, сообщил:

– Вас ждут, синьор Бульони, и, кажется, с нетерпением. Какие будут указания?

– Ах, дорогой мой, – синьор Бульони похлопал по плечу, усердствующего служаку, – сегодня командует парадом другой, так что освобождаю вас от забот о моей скромной персоне.

– Принято, дорогой синьор, к сведению.

И с поклоном растворил дверь отдельного кабинета. Войдя, услышал или ему показалось, за собой щелчок, захлопнувшегося замка. Но, промелькнувшая было мысль, тотчас же забылась, и всё внимание сосредоточилось на молодом человеке, достаточно красивом, чтобы нравиться женщинам и производить благоприятное впечатление на партнёров, соединённых с ним общностью деловых интересов.

– Рональдо, – представился молодой человек, идя ему на встречу с протянутой рукой.

– По всему, мне представляться не надо, – сказал синьор Бульони, игнорируя приветственный  жест, и усаживаясь за стол, сервированный со знакомой ему ресторанной тщательностью. – Вам, наверняка, известно не только мое имя, но и вкусы. Ничем иным не могу объяснить предложенное для беседы меню.

– В серьёзном деле, предусмотрительность одно из главных условий. А наше, как вы сами понимаете, сверхсерьёзно. Угощайтесь. Всё, что вы видите на столе, должно расположить обе договаривающиеся стороны к пониманию.

– Может быть, я чего-то не понимаю, но равноправие при шантаже повесткой дня, вроде бы, не предусматривается.  

– Но это зависит от того, кто шантажист, и кого шантажируют.

– Вы полагаете, услышанное должно мне льстить?

– Ничуть ни бывало. Но форма должна определять содержание.

– И содержимое?

– Угадали. Но уж так устроена наша жизнь, если кто-то теряет, кто-то непременно должен найти не им потерянное.

– И как много, по вашим расчётам, я должен потерять?

– Это зависит от вашей сговорчивости, тогда как упрямство лишь приведёт к повышению ставок.

– В моей практике, и, думаю, не только в моей, такой вид шантажа встречается не часто, если встречается вообще, – ответил на угрозу адвокат, вытирая салфеткой губы и отстраняя попытку в очередной раз наполнить ему рюмку.

– Значит, в чём-то наша встреча будет вам полезна.

– Итак, как далеко распространяется ваша фантазия?

–  Не дальше ваших возможностей. Всё учтено, а если что-то и преувеличено, то самую малость.

– Ближе к телу.

– Полмиллиона.

– Чего? – автоматически поинтересовался синьор Бульони, а когда сообразил, ухмыльнулся.

– Видите, вас  рассмешил собственный вопрос.

– А что взамен?

– Возвращаю вам дочь. Хотелось бы сказать, целой и невредимой, но это было бы насмешкой над здравым смыслом. Дело в том, что поле было пропахано до нас, а мы только шли по проложенной борозде.

– Мы?

– Такое не совершается в одиночку.

– А то, что выложили в интернете…

– Это только цветочки. Если мы продолжим наши публикации, то за состояние вашего здоровья не дал бы и сольди.

– У вас доказательства с собой?

– Без них не ходят на деловые свидания.

И, потянувшись, к лежащему за спиной портфелю, положил перед собеседником пачку фотоснимков.

Синьор Бульони ожидал всего, что угодно, только не того, что увидел. Отнюдь не новичка в оргиях, поразила сексуальная изобретательность Агнесс, хотя после слайдов, представленных ему директрисой колледжа, казалось бы, удивляться нечему. Но это только казалось, ибо похоть её не ведала удержу. Вторая девушка старалась не отставать, но на фоне Агнесс, сравнительная её неумелость, создавала тот, приятный для развратников, контраст, что продлевает, явно исчерпавшие себя силы и возможности. Это был угар, в котором меркнет разум, отданный на откуп эмоциям.

Рональдо внимательно следил за выражением лица адвоката, но прочитать на нём сумел не более того, о чём можно было догадаться и без проникновения в мимику. Его восхитило умение держать удар, даже нанесённый в солнечное сплетение. Какая выдержка, подумалось ему, вот у кого следует учиться, а не радоваться, как если бы удалось обратать очередного хлюпика. И хотя его подмывало ускорить ход событий, с настойчивостью прилива, подмывающего незащищённые берега, едва сдерживал, словно за шиворот, так и рвущееся наружу нетерпение.  

– Однако, с юридической точки зрения, совращение малолетних выглядит для вас немалой опасностью.

–  Благодарю за напоминание, – ухмыльнулся ему в лицо Рональдо. – У нас есть советчики, денно и ночно бдящие, чтобы  мы тщательно соблюдали юридическое целомудрие. Если ошибутся, за это ответят.

– Строгость, в вашем деле, не излишняя.

– А какой совет вы дадите самому себе?

– В моём случае, всё проще. Сумма, вами названная, для меня из области фантастики, но  строгие ваши условия вынуждают обратиться за помощью к донорам, и, как только всё прояснится, сразу будете поставлены в известность.

– Не советую тянуть время.

– Вы человек деловой и понимаете, что вынуть деньги из кармана не могу, но если вам не  терпится меня опозорить, то поступайте, как подсказывает вам нетерпение. Мне нужен, по крайней мере, месяц. Сядьте и выслушайте до конца. Хотя, если не терпится, могу прервать своё объяснение?

– Я весь внимание.

– Ведь опозорив меня, вы подставляетесь под удар, от которого не увернуться, и свою собственную персону, и не только её. А потому терпение, если желаете благополучного завершения сделки. Срок, мною названный, предельный, но если удастся ускорить события, такой возможности не упущу. А потому до встречи.

Синьор Бульони вышел, не обращая внимания на, открывшего было рот, Рональдо. А то, что дверь оказалась не заперта, представилось ему хорошим предзнаменованием.

Борис Иоселевич

/ продолжение следует /

ЭРОТИЧЕСКАЯ САГА – 19

или Новый Декамерон

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ВЕРА НЕ ПОКАЛЕБАЛАСЬ, НО ПУТЬ ЗАТУМАНИЛСЯ

Прошло три месяца, заполненных смущающими душу предчувствиями. Неопределённость и непредсказуемость, воцарившиеся в семействе синьора Бульони, усиливалось не от ощущения чувства вины, а от невозможности продолжать грешить спокойно и в своё удовольствие. Возникающие по чьей-то злой воле препятствия не способствовали осторожности, а лишь толкали к поступкам и проступкам  находящимся, как принято говорить, на грани фола.

Похоже на то, что сами не осознавали, а, сказать, точнее, не желали проникаться серьёзностью ситуации. Невольные попытки задуматься и вдуматься, если и посещали чью-то голову, отвергались с отвращением, делая их поведение непредсказуемым даже для самих себя. Рождённый в благополучной безответственности эгоизм сатанел при любой попытке ограничить его проявление.

Положение осложнялось тем, что между главными участниками  драмы, отцом и дочерью, с одной стороны, матерью и зятем, с другой, пролегла полоса отчуждения, вызванная несовместностью целей и намерений. Казалось бы, в такой сумятице собственный интерес молодожёнов должен был послужить скрепой для распадающегося семейного организма, но их жизненный опыт, избавленный от решения трудных вопросов, способствовал не расширению кругозора, а сведением его к нулю. По недомыслию, не задумываясь о таких вещах, они жили сегодняшним днём в полной уверенности, что так хорошо, как им было прежде, будет и впредь. А если что-то и случится, всегда найдётся, если не Спаситель, то спасатель, наверняка.

Игра самолюбий? В любом другом случае, подобное можно было бы объяснить и даже оправдать, но ослиное упорство над бездной, готовой поглотить всех, кроме, как дуростью, не назовёшь. Англичане глядели в самую точку: никто не бывает дураком всегда, хотя каждый — иногда.

Встречаясь, отец и дочь отводили взгляд, и Анна, всё замечавшая, но не способная осмыслить увиденное, откровенно интересовалась, не пробежала ли между ними чёрная кошка? Агнесс пожимала плечами, тогда как синьор Бульони обязанный отвечать за двоих, отговаривался усталостью после стольких событий, на них свалившихся.  

– Но ведь событие счастливое, – не унималась Анна, искоса наблюдая за реакцией Эдуардо, однако проницательность страстотерпицы не шла дальше распиравших её желаний, и потому вопрос провисал в воздухе, во всяком случае, до поры, раз ситуация представлялась неразрешимой. А пока, принадлежность Эдуардо двоим, оставляла его в центре перекрещивающегося внимания матери и дочери, превратившихся в соперниц. В отличие от Анны, у Агнесс, не осознающей своей роли, но неуловимо ощущающей не полную принадлежность ей, обращённого в супружество Эдуардо, срабатывал инстинкт женщины, хотя и не дорожащей, оказавшейся в её руках добычей, но, по праву собственности,   не допускающей возможности дележа.

Но делёж был и ощущался не в прямых доказательствах неверности, а в косвенном их проявлении. Хотя осознан был по-разному. Синьора Бульони поражала неестественная возбуждённость жены, прежде за нею не замечаемая. Во время трапез, путала блюда, загоняла служанок, совершенно не заслуживающих неудовольствие хозяйки. Любое предложение мужа или высмеивала, или встречала в штыки, обводила едоков странным взглядом аукционного оценщика, задерживаясь то на Агнесс, то на Эдуардо.

Синьор Бульони объяснял это беспокойством жены делами молодожёнов, но что-то настораживало, ибо за Анной не числились такого рода семейные добродетели даже в более серьёзных случаях, как-то чья-то болезнь или его служебные, не сказать неприятности, но сложности. Когда курс доллара на бирже резко понизился, а ведь их сбережения хранились именно в этой валюте, она даже глазом не моргнула, а тут глядит во все глаза, как бы стараясь не упустить нечто важное, важнее чего у нее прежде не было.

«Я его измотала», – думала Анна, косясь на Эдуардо, и острая волна гордости и радости пронизывала её до костей, когда перестаёшь улавливать разницу между любовником и мужем, довольствуясь выбором, не имеющим отношения к морали. Она бы не хотела расстаться ни с одним из них, но, возникни такая необходимость, выбор сделала бы, не задумываясь. «Как он красив и молод, – стучало в её мозгу, – и, тем не менее, однозначно выбрал меня, а, значит, чего-то стою».

Выходя, скользнула по нему взглядом, и бедняга Эдуард передёрнул плечами, как бы сбрасывая с себя, точно лишний вес, не покидавшего напряжения, возраставшего, по мере развития их отношений, переходя от первой бесшабашности, казавшейся всего лишь игрой в опасность, и даже придававшей происходящему вкус и цвет, к давящей угрозе разоблачений. Всякий раз при встрече, в суете отвлекающих наслаждений, то и дело его мысли возвращались к неизбежности расплаты, но её раскованность на любовном ристалище, прежде ему неизвестная из-за малой опытности партнёрш, на какое-то время изгоняла страхи, превращая в самоуверенного самца.

Если безумства тёщи, напрягая, придавали Эдуардо уверенность в своей значительности, то спокойная уступчивость Агнесс меньше льстила его тщеславию. Нуждаясь в роздыхе, тем не менее, не мог избавиться от ощущения, что Агнесс, отдаваясь, скорее по обязанности, чем из страсти, вполне может обойтись и без него.   С покорностью, признающей неизбежность происходящего, выполняла все требования молодожёна, но не в силу своей заинтересованности, а, как ему казалось, снисходительного удовлетворения его амбиций. Но поскольку, существующее в подкорке, было смутно и сбивчиво, нервничал, энергия совокупления уходила в песок, тем самым лишая удовольствия, сопутствующего извержению семени.   На самом же деле, Агнесс, не сомневаясь в существовании соперницы, остающейся для неё неведомой, и потому приняла решение проявлять снисходительность к порокам, ей самой свойственным, к тому же «лай по ветру» всё равно не достигнет ушей той, кому предназначены.

Между тем, видимость семейного спокойствия сменилась сигналами неблагополучия. Бударажущие анонимные писульки, с явно искажённым почерком, в почтовом ящике сменили вполне конкретные угрозы, поколебавшие притворное равнодушие Агнесс.   Узнав её голос, Рената, не дожидаясь вопроса, сообщила с интонацией пророчицы:

– Не сомневалась, что позвонишь. Но, для собственного благополучия, следовало поторопиться.

– Вот уж не думала, что именно ты будешь преследовать меня, после всего, что я для тебя сделала, – возмутилась Агнесс.

–  Такое не забывается. А ты забыла, что мы себе не принадлежим, поскольку те, с кем связаны, легко и просто никого из рук не выпускают.  

– Но я уже не та, что была прежде. Я замужем.

– От этого интерес к тебе только возрос.

– Я уже не могу распоряжаться собой, как прежде.

– В самую точку, радость моя, но с важным уточнением. Принадлежишь ты не тому, о ком думаешь, а тем, о ком стараешься забыть. Мы будем снова свободны лишь тогда, когда сами откажутся от власти над нами, а сопротивление лишь ускорит нашу гибель.

– С ума можно сойти.

– С ума сходить не надо, а подчиниться придётся.

– Я сейчас в таком состоянии, что не способна ни о чем таком даже думать.

– Даю тебе время придти в себя и осознать своё положение. Позвоню через несколько дней.

Однако, ожидаемой передышки не получилось. Рональдо объявился в тот же день, и тоном, в корне, пресекающем возможные возражения, потребовал, чтобы Агнесс была у него завтра к полудню. Она не успела даже возразить, как он отключился.

В душе Агнесс не было ни страха, ни желания воспротивиться. В ней царили безысходность и безразличие. Она знала, что придёт, как знала и то, что выполнит любые его требования. В таком состоянии, Агнесс как бы натыкалась на самоё себя, а предел, самой себе положенный, никакому хитроумию преодолеть не удавалось.

Её состояние не осталось незамеченным Анной, пристально за ней наблюдавшей, и, сообразуясь с обычной женской логикой, постаралась вызвать дочь на откровенность, дабы уяснить, догадывается ли Агнесс о неверности мужа, а если так, то в ком видит соперницу? Фактов, свидетельствующих о проницательности новобрачной, не нашлось, и Анна осмелела.

– Что с тобой, Агнесс? – приставала она.

– Ничего.

– Так уж «ничего»?

Агнесс повторила.

– Нам, женщинам, приходится врать и от этого никуда не деться, но не тогда, когда враньё бессмысленно. Раз ты не можешь скрыть своё беспокойство, значит, тебя тревожит что-то серьёзное. Может, ты беременна?

– А ты не находишь, что я могу беспокоиться по поводу того, что никак не забеременею?

– Всякое бывает, – пробормотала Анна, смущённая насмешкой дочери и ощущая бессилие в словесных спорах.

В советах Агнесс нуждалась, равно, как и в помощи, но то и другое могло исходить только от отца. И хотя от времени, ей отпущенного, оставалось меньше суток, она вовсе не намеревалась приползать к отцовской руке, как блудная дочь, а лишь воспользоваться моментом, казавшимся ей удобным, а ему — естественным.

На ловца и зверь бежит. Несколько запоздавший к ужину синьор Бульони, выглядел таким бодрым и весёлым, каким его давно не видели. И  Агнесс смекнула: самое время.

Разумеется, настроение синьора Бульони не могло не заинтересовать остальных членов семьи, но поскольку тот молчал, на расспросы никто не решался. И только, когда после ужина, сообщил, что уезжает по делам на неделю, Агнесс шепнула о своём желании поговорить, и он, благосклонно обняв её за плечи и прижимая к себе, ответил:

– Зайди через полчаса. Мне необходимо сделать кое-какие записи, а после, без помех смогу уделить тебе внимание.

Что может сделать за полчаса пустая голова, когда ею заправляет беспокойное сердце? Многое из ненужного и, главное, необратимого. Ненужный звонок к Ренате, суть которого была тут же передана Рональдо, убедившегося, что избранная им тактика давления, обязательно приведёт к успеху.

Почти забытая ею Элеонора, так обрадовалась звонку, что, казалось, влезла в аппарат вместе со своим восторгом. Её тоже исключили из колледжа, а пока родители искали способ оградить дочь от неудержимой тяги к фаллосу, обрекая на безделье, только подогревала клокочущие в ней страсти.

– Агнесс, дорогая моя подружка, – кричала она, – нам следует что-то придумать, иначе я начну бросаться на мужчин, а кончится это тем, что мои родители окончательно свихнутся.

– А что изменит моё присутствие?

– Многое. С тобой всё получается и лучше и спокойнее. Кстати, поздравляю тебя с замужеством. Ты довольна? Расскажи, что это и как?

– Придёт время, узнаешь.

– Когда ещё придёт! Правда. родители мне что-то подыскивают, но им нужно не то, что мне.   Не будем об этом, поживём — увидим. А ты вспоминаешь Рональдо и компанию?

– Во всяком случае, он не забывает обо мне. Угрожает, если не буду продолжать так, как было прежде.

– Мне бы угрожать не понадобилось. Как вспомню…

– Тебе проще.

– Боишься мужа?

– Не хотелось бы его ещё больше разочаровывать.

– Расстроился, что не первый?

– Боится, что не последний.

;

– Так сильно любит?

– Не в любви дело. Гордость не позволяет делиться.

– Так мы пойдём?

– Придётся. Но сейчас у меня будет разговор с отцом, от чего зависит моё окончательное решение.

Борис Иоселевич

/ продолжение следует /