Порно аля сезар

Лунный свет и сердце Принцессы PG-13 Размер: 12 страниц, 1 часть Описание:«И в тот вечер я танцевала с другим, но мой взгляд всё равно принадлежал тебе...» Публикация на других ресурсах: Уточнять у автора / переводчика Вперёд 29 января 2025 г. в 10:56 Настройки текста Выбрать цвет текста Выбрать цвет фона Париж. Бесконечные лабиринты цветущих садов, береги реки Сены, прекраснейшие пейзажи. Город, в который приезжают люди всех родов и сословий. Место, в которое хочется вернуться ни один раз, чтобы ощутить всю волшебную атмосферу. Так или иначе, всех горожан и приезжих волновало только одно. Бал, устраиваемый королевской семьёй в каждые выходные. Когда люди слышат слово «бал», в их голове всплывает картинка роскошного зала, золотого пола и люстр, свисающих с высоких потолков. Все в красивых нарядах, разговаривают о светских диллемах, кружатся в вальсе, и изредка подходят к столу с закусками. Возможно, всё, что происходит, - чьи-то большие мечты. Но Маринетт устала. Устала от каждого дня, проведённого в этом зале. Устала от каждого мужчины, пригласившего её на танец. Устала от многочисленных слов родителей, твердящих о замужестве.Это началось два года назад, сразу после празднования восемнадцатилетия принцессы. Король с Королевой решили устраивать торжества каждую неделю, дабы найти для своей дочери супруга из знатной семьи. Никакие споры не влияли на их мнение. И единственное, что Маринетт могла сделать, – смириться. Запрет ходить в библиотеку при каждой выходке, касаемой балов, сделал свою работу. Но сегодня это закончится. Всё дело в недавно открывшемся знании, что замок в библиотеке можно открыть шпилькой, не прилагая к этому особых усилий.Когда тёмные коридоры дворца наполняются ярким светом, к нему начинают сливаться люди, одетые в идеально выглаженные костюмы, узко затянутые платья и высокие причёски. Кареты заполняют двор, как и ровно семь дней назад. Звук фырчания лошадей сливается с гулом от голосов гостей. Идеальная тишина, подходящая для чтения, – разрушается в один миг.— Не стоит. — Маринетт безэмоционально сидела напротив зеркала, в то время, когда фрейлина собиралась надеть на её голову парик чёрного цвета, так негармонично сочетающийся с голубыми глазами. — Но твоя мать... — Служанка сжала парик в руках, размышляя, стоит ли отказываться от послушания королеве в таком простом деле. — Я прекрасно знаю, чего хочет моя мать. — Серьёзность слов отличалась от привычной. Понимание того, что все, кто приходят на балы, лицемеры, окончательно уничтожило добровольное желание приходить туда. — Прости, Аля. Я правда не хочу его надевать.Аля Сезар работает во дворце несколько лет, и за это время успела стать для принцессы близкой подругой. Она всегда могла поддержать и выслушать, особенно, когда это касалось чего-то очень личного. И естественно, Аля, как никто другой понимала Маринетт. Она и так уже смирилась с просьбой надеть ярко красное платье, обшитое чёрными кружевами и украшенное сложным рисунком роз на груди и нескольких оборках. Этот наряд не только был невероятно жарким и неудобным, так ещё и совершенно не подходил к нежному характеру принцессы. Трубы прозвучали три раза, что всегда символизировало начало торжества. Многие люди бывали здесь нередко, поэтому суета распространялась не только на одну комнату. Привычное место возле родителей дожидалось принцессы. Войдя в зал, Маринетт заняла его. Она выглядела

... Первое, что увидели его глаза, было небо. И тишина.

Это было странно — тишины ведь не видно,  — но она была такой густой и зримой, что дон Сезар прямо-таки увидел ее, и даже ощутил порами кожи.

Небо было синим, бездонно-синим, и тишина тоже была синей, даже лиловой, как тени в вечерний час. Она омывала дона Сезара, как младенца. Она окутывала его тело и душу, как масло. Ни в Кадисе, ни в Севилье не было такой тишины...

Внезапно дон Сезар вскочил на ноги.

Вначале вскочил — а потом понял, что может сделать это, и даже не удивился. Почему он должен был не мочь, он не знал, и задуматься не было сил — слишком много вокруг было непонятного.

Все вокруг было непонятно.

Не было понятно ничего, кроме тишины.

— Где я?  — то ли подумал, то ли спросил у кого-то дон Сезар. (Должно быть, у тишины.) Потом огляделся.

Слева и справа высились огромные скалы. Они казались выточенными из драгоценных камней: рыжее, гранатовое, лиловое громоздилось друг на друге, как фрукты на базарном лотке, и все это было увито пучками зелени, сочно-салатовой, будто здесь никогда не было зноя, привычного зноя Андалусии.

Такая же зелень покрывала все вокруг. Дон Сезар стоял по колено в густой траве, колыхавшейся от ветра, который, оказывается, дул, хоть дон Сезар и не заметил его, ибо он так нежно, без толчков обтекал его, как все то же масло...

Свиристели птицы. Дон Сезар вдруг понял, что их хор-то и был тишиной — той самой, лилово-синей.

Здесь было так хорошо, что дон Сезар подумал бы, что он спит, если бы не понимал, что не спал...

— Где я?  — снова спросил он у птичьего хора, и вдруг застыл.  — Америка? Коста-Рика? Не... неужели?

Он упал в траву.

— Но... как? Как я добрался сюда? Почему не помню дороги, не помню моря? И где Микаэла?... Господи!

Он вдруг вспомнил про Микаэлу.

Там было что-то душное, тяжкое... что-то ужасное, не подпускавшее к себе мысль, не дающее себя вспомнить, как дон Сезар ни морщил лоб.

— Микаэла,  — бормотал он,  — Микаэла,  — и бегал по траве, как гончая, будто хотел заменить беготней движенье мысли.  — Микаэла... Микаэла!

Вдруг он увидел фигурку в цветастом платье, лежавшую тут же, на лугу.

— Микаэла!  — он ринулся к ней, путаясь в траве.  — Микаэла! Ми...

Это была не Микаэла.

— Пеппа? О Господи...

Пеппа вздохнула и потянулась. Ее глаза круглились, как у младенца.

Какое-то время он и она смотрели друг на друга.

Потом дон Сезар вдруг почувствовал бурную, душную радость от того, что это была именно Пеппа, а никто другой. Радость плавила его, выталкивая из глаз слезы, и он упал на Пеппу, сжав ее до боли.

Пеппа пыхтела в его объятиях.

— Ты жива... жива...  — бормотал дон Сезар и облизывал ее, как теленок.  — Пеппита... счастье мое...

Его радость передалась Пеппе, и та плакала и ласкалась с ним, все еще ничего не понимая. Потом они застыли, обнявшись, мокрые от слюны и слез.

— Где мы?  — спросила Пеппа.

— Не знаю. Может 

быть, в Америке, как мы и хотели с Микаэлой?... Микаэла... Как странно... Я увидел тебя и вдруг забыл о ней, будто ее и не было... Ты что-то помнишь?

— Я... Я помню, что с нами что-то ужасное... Что-то... Но я цела и невредима. Больше того, мне хорошо, и я... Я не помню, когда мне было так хорошо. И ты со мной, мой родненький, счастье мое...

Они снова стали целоваться.

Ласки втягивали их, как воронка, распаляя все сильней. Пеппа сдирала с него одежду, чтобы вылизать, как кошка, и тот всасывался ей в губы, в уши, в соски, добытые из-под сдернутой одежды...

Вихрь восторга вдруг подкинул их вверх, как мячи, и дон Сезар стал бегать за Пеппой, голой, визжащей от страсти.

Они носились по лугу, кричали, толкались, ловили друг друга, катались по траве... Пеппа выгибалась и трясла грудями, молодыми, сочными, как фрукты, дразня дона Сезара.

Наконец он поймал ее, повалил в траву и, держа за волосы, развернул задом к себе.

— Ииы! Ыыы! Ыыыээ!  — подвывала баском Пеппа, бодая землю. Дон Сезар оплодотворял ее, как зверь, не помня ничего, кроме смуглого зада, в который вцепились его пальцы.

— Хрр! Хррр!  — рыкал он с каждым толчком, шлепая половинки, упругие, как барабаны. Тугая Пеппина плоть звенела, полная буйной молодой силы, и дон Сезар маялся в ней, умирал и хохотал, выплескивая кипяток своей любви. Оплодотворенная Пеппа умирала и хохотала вместе с ним...

— А ведь мы впервые с тобой... Никогда раньше... Да?  — спросил он, когда отдышался.

— Да... Наверное...  — отозвалась Пеппа, глядя в небо.

Она была счастлива. Настолько счастлива, что необходимость думать и говорить казалась досадной помехой.

Синее небо манило ее. Оно всасывало, поднимало к себе, кружило, купало в своей синеве, как в купели...

Уснул и дон Сезар, ткнувшись носом во влажную Пеппину срамоту.

•  •  •

Во сне ему вдруг явилось ВСЕ, поразив своей ясностью («как же я мог забыть? ») и ужасной правдой, от которой он не мог скрыться, как ни прятался в тумане сна.

Все было просто и неизбывно страшно. Настолько страшно, что он проснулся — и долго вглядывался в небо, пытаясь вспомнить, ибо снова все забыл.

— Эй,  — толкнул он спящую Пеппу.  — Эй! Проснись.

— Аааа?  — зевнула Пеппа, перевернувшись на другой бок.  — Сезарито... счастье мое...

— Эй! Я вспомнил, все вспомнил, но сейчас снова забыл,  — жаловался ей дон Сезар.  — Пеппа!

— Ничего... еще вспомнишь... родненький мой...  — бормотала Пеппа, не раскрывая глаз.

С минуту дон Сезар любовался ее улыбкой, безмятежной, как у ребенка.

Вытерев слезы, он встал. Оглянулся в поисках одежды, но махнул рукой и пошел, как был, голышом.

Он не знал, куда идет. Нужно было куда-то пойти, чтобы что-то узнать,  — куда и что, дон Сезар не знал. Потому и шел.

Несколько раз он оглянулся на Пеппу. Что-то говорило ему, что она в безопасности, и с ней ничего не случится, если он отойдет.

Оглянувшись в последний раз, он перевалил холм и стал спускаться по другому склону.

Во все стороны открывался вид, от которого 

у дона Сезара защемило в груди. Голубые гряды холмов, перераставшие в золотисто-лиловые скалы, расходились бесконечными волнами к горизонту. Это был голубой мир, в котором и зелень, и золото скал, и облака светились головокружительным синим сиянием. Даже огромное солнце не жгло желтым и красным, как привык дон Сезар, а ласкало розовым, лиловым и фиолетовым. Его лучи, расчертившие долину сквозь облака, высвечивали в голубой траве золотые и розовые пятна.

Спустившись с холма, дон Сезар вышел к озерцу, куда низвергался небольшой водопад. На берегу он увидел лежащую ничком фигурку...

— Микаэла! Микаэла!!!  — тряс он ее, закусив губу, пока она не вздохнула и не потянулась.

— А? Я долго спала, да?

— Микаэла,  — гладил ее дон Сезар, не зная, что ответить. Та улыбалась ему:

— Мне снилось что-то ужасное. Что-то... А вы такой большой стали, дон Сезар... Взрослый... Сейчас вот смотрю — и прямо удивляюсь... И волосы у вас седые почему-то... Вас сегодня батюшка отпустил на целый день, да? Где же это я заснула?

— Микаэла! Ты... ты думаешь, что мы у себя? В Альдомоваре?

— Ну да... Хотя... Не знаю...

— Оглянись вокруг!

Микаэла встала и, сладко зевая, посмотрела по сторонам.

— Водопад? Где же это у нас такой? Не припомню... Как красиво!

— Мы не в Альдомоваре, Микаэла. Ты что, совсем ничего не помнишь?

— А что я должна помнить?... Не знаю, у меня со сна мысли туго шевелятся в голове. Как сонные мухи... Вы меня привезли куда-то, и я заснула, да? Вы купались?

— Нет...

— Смотрю, вы без одежды... Так давайте купаться! Давайте!

Микаэла хлопнула в ладоши от восторга.

Дон Сезар пытался быть серьезными, но восторг Микаэлы вдруг обжег его, как поцелуй. Ему, как и ей, показалось, что они у себя в Альдомоваре, или, может быть, где-то рядом — так, как было в детстве, много лет назад...

Обхватив визжащую Микаэлу, дон Сезар швырнул ее прямо в одежде в воду — и прыгнул следом.

Вода была обжигающе холодной. Оглушенная, счастливая, перепуганная Микаэла топила дона Сезара в озере, которое оказалось мелким — по плечи им обоим,  — а дон Сезар рвал на ней платье, пока не обнажил полностью крепенькое тело, побелевшее от холода.

Выскочив на берег, они принялись гоняться и бегать друг за дружкой. Дон Сезар почти верил в то, что они — ТАМ, у себя в детстве, потому что все было, как тогда. Вот только...

— Попалась!  — торжествующе хрипел он, повалив Микаэлу на траву.

— Ааа... ааа...  — голая Микаэла изнемогала от смеха и усталости.

Дон Сезар держал ее за ногу, глядя выше, в пушистый пах, усыпанный жемчужными каплями, и в створки раковинки, которые он столько раз видел, но стеснялся потрогать...

Вдруг решившись, он нагнулся и поцеловал Микаэлу в розовый лепесток. Та притихла, вздрагивая от смеха.

Лепестки были солеными, как овечий сыр, и дон Сезар снова и снова лизал их, чтобы убедиться в этом.

Микаэла застонала, раздвигая ноги...

Неведомая сила, которую он уже знал, но стеснялся ей подчиниться (как ему казалось) — неведомая сила притянула 

их и вдавила друг в друга, приладив живот к животу, сосок к соску, срамоту к срамоте...

— Микаэла,  — хрипло говорил дон Сезар, жаля ее языком в губы и в нос.

— Хихи,  — фыркала та, глядя ему в глаза.

— Как я люблю тебя,  — стонал дон Сезар, расплескиваясь в ней горячими брызгами.

— И я вас ужасно люблю,  — улыбалась ему Микаэла.

Она вжалась в его срамоту плотно, лобок к лобку, и им казалось, что они срослись бедрами и растут из одной точки, как стволы дерева...

•  •  •

— А? Что?  — дон Сезар вздрогнул, открывая глаза.

Чьи-то руки тормошили его.

Казалось, они дотянулись к нему из сна, темного, тяжкого, где Микаэла с Пеппой...

Он вдруг отпрянул. Рядом лежала Микаэла, слепившись с ним в объятиях. Над ними склонилась Пеппа.

— Господи...  — бормотал пересохшими губами дон Сезар.

Это было то, чего он боялся больше смерти: что они встретятся, и встретятся в его присутствии.

Может быть, это и снилось ему, это он и пытался вспомнить? И вот сон его пророс в жизнь, став явью...

— Микаэла,  — сказала Пеппа, тряхнув кудрявой гривой.

— Пеппа,  — ответила ей Микаэла, улыбаясь в ответ.

Она высвободилась из объятий и встала навстречу Пеппе. Девушки обнялись.

Ошеломленный дон Сезар хлопал глазами, глядя на них.

— Где мы?

— Не знаю... Не все ли равно? Главное — с нами Сезарито. Пойдем его целовать?

— Пойдем!

Смеясь, девушки ринулись к нему.

Они были обнажены, смуглы и бесстыдно прекрасны — кудрявая Пеппа и прямоволосая Микаэла, юные и грудастые, как античные богини...

— Аааа,  — стонал дон Сезар, уворачиваясь от смуглой плоти.

— Вот тебе, вот тебе!  — смеялись девушки, шлепая его грудями по лицу и по плечам.  — Вот тебе!  — визжали они, щекоча его и друг друга.

Задыхаясь, дон Сезар обхватывал их, скользя по шелковистой коже. Вскоре по лугу каталась куча мала из обнаженных тел. А через пару часов, когда солнце закатилось за скалу, дон Сезар молил Пеппу с Микаэлой:

— Девушки... Я страстно люблю вас... но... может, мы немного отдохнем?

— Зачем? Ведь я люблю тебя. Я хочу быть с тобой,  — отвечали они хором, и дон Сезар вновь лизал и целовал влажную плоть языком, просоленным до волдырей. Его грешный уд давно выплюнул в обе утробы все, что было в тщедушном теле дона Сезара...

Когда стало темнеть, изнуренный дон Сезар наконец уговорил девушек прогуляться вдоль озера, чтобы найти ночлег.

Они шли, взявшись за руки — Пеппа и Микаэла по краям, в середине — дон Сезар, не понимавший, где шумит водопад, а где — у него в ушах.

Лиловое золото заката (да, как оказалось, бывает и такое) — лиловое золото заката полыхало сверху и снизу, переливаясь в водяной ряби. Со всех сторон кричали густые, влажные, насыщенные краски, растравляя истощенную душу дона Сезара.

Никто из них не думал об одежде, и это ничуть не казалось им странным. Более того, лишь дон Сезар, как казалось, сознавал это; девушки порхали нагишом так, будто за всю жизнь им не пришлось надеть на себя ни единого куска ткани. Они были мучительно прекрасны — 

каждая по-своему,  — и красота их тел больно била в кровь дону Сезару, чувствовавшему себя дряхлым стариком...

•  •  •

За поворотом берега, у подножья высокой скалы они встретили человека.

Уже стемнело, и его черты были плохо видны, но дону Сезару он показался очень знакомым. Настолько знакомым, что вдруг почудилось — сейчас вспомнится все, что не вспоминалось раньше.

— Приветствую вас, достопочтенный дон,  — сказал незнакомцу дон Сезар. (Неизвестно, почему, но он был уверен, что перед ним дворянин.) Не скажете ли нам, есть ли поблизости место, где можно было бы безопасно провести ночь?

Человек, сидящий на траве, обернулся к ним.

«Черт подери, надо было извиниться за то, что мы голые. Соврать что-нибудь... «— думал дон Сезар, удивляясь тому, что не испытывает стыда.

— Не зови черта,  — ответил ему незнакомец.  — Все равно ему сюда не добраться.

Дон Сезар остолбенел.

Притихли и девушки.

— И правильно сделал, что не солгал. Наготы не нужно стыдиться — ни там, ни здесь. Присаживайтесь, друзья.

Незнакомец указал им жестом на траву возле себя.

Повинуясь, дон Сезар и девушки сели напротив.

— Ну как, вспомнил?  — спросил его незнакомец.

Он смотрел ему прямо в глаза — незлым испытывающим взглядом.

— О чем вы спрашиваете его, сударь?  — спросила Микаэла.

— Он знает, дитя мое. Так как же? Вспомнил?

— Нет,  — медленно сказал дон Сезар.  — Нет, и вы знаете это.

— Почему ты думаешь, что я знаю?

— Я... не знаю. Почему-то мне так кажется.

— Да. Правильно кажется. Знаю.

— Помогите мне вспомнить, сударь!  — вдруг взмолился дон Сезар.  — Помогите, прошу вас!

— И мы просим,  — сказали вдруг Пеппа с Микаэлой.  — Мы не знаем, в чем дело, но мы не хотим, чтобы наш Сезарито мучился. Помогите ему, сударь, если сможете.

— Что ж. Ты действительно хочешь этого?

— Да.

— Что ж,  — сказал незнакомец.  — Что ж...

Он подошел к дону Сезару.

— Я расскажу тебе. Расскажу, и ты вспомнишь. Что задержится в твоей памяти, что улетучится из нее — зависит от тебя. Не передумал?

— Нет.

Незнакомец поднял руку, коснулся ею головы дона Сезара, и...

•  •  •

Странное дело: дон Сезар слышал его голос — и тут же видел воочию все, о чем тот говорил.

— Жил-был на свете славный идальго дон Сезар де Альдомовар.

Детство и юность его проходили в фамильном поместье близ Севильи, в окружении садов, фонтанов и зноя. Лучшим другом его детства была крестьянская девочка по имени Микаэла. Родители дона Сезара, хоть и не столь богатые, как их знаменитые родственники из Кордовы, но все же довольно-таки зажиточные дворяне, не были слишком строги в воспитании, и юному идальго предоставлялась определенная свобода, которой были лишены многие его сверстники.

Они с Микаэлой проводили вместе целые дни кряду: бегали, ловили цикад, болтали — и даже купались в ручье. (Хоть дон Сезар тогда еще не знал о греховности нагого тела, но о чем-то таком догадывался, и потому хранил эти купания в тайне.)

Больше всего они с Микаэлой любили прятаться в заброшенной башне и болтать о разных удивительных вещах, о которых дон Сезар узнавал из книг, добытых в отцовской 

библиотеке. В особенности он любил рассказывать ей о колониях, об Америке, о сокровищах Вест-Индии, об удивительных зверях, о злобных язычниках и прочих чудесах Нового Света.

Там же, в заброшенной башне, они поклялись друг другу в вечной любви, и дон Сезар пообещал Микаэле, когда вырастет, увезти ее на Коста-Рику — Берег ... Богатства .

Прошли годы. Дон Сезар вырос, возмужал, а Микаэла из девочки превратилась в смуглую и, быть может, не слишком изящную, но зато славную и добрую девушку. По-прежнему не было человека, который так же любил дона Сезара, как она (исключая, раумеется, его братьев и почтенных родителей).

Увы, Дон Сезар уже не мог с ней видеться так часто, как раньше: приличия требовали свое. К тому же он стал ездить с визитами, познакомился со множеством юных прекрасных дам, цитирующих Вергилия, играющих на гитаре и на клавесине, тонких и белолицых (ибо их прелестные личика береглись от андалузского зноя, как кувшины с вином. Впрочем, что не могла сделать тень — то довершали белила.) Микаэла была загорелой, как мавр, ходила босиком, ноги и руки ее были вечно измазаны глиной, а умела она только хохотать и обниматься. Так, во всяком случае, казалось юному дону Сезару.

Однажды случилась беда (как ему, опять-таки, показалось). Ничтожный дон Хулио де Сальваторе, приревновав к одной из светских красавиц, оскорбил его, а когда обезумевший от гнева дон Сезар стал требовать удовлетворения — тот рассмеялся ему в лицо. Ужасней всего было то, что хоть предмет спора и старался хранить нейтралитет, но дону Сезару казалось, что и он (то есть она) украдкой смеется над ним.

Никогда еще юный идальго не знал такого позора. Сбежав с бала, он прискакал в Альдомовар, прибежал к хижине Микаэлы, разбудил ее — и долго, долго изливал ей свое горе, утнувшись лицом в запачканную юбку.

Микаэла гладила его по голове, целовала ему затылок и в темноте казалась дону Сезару ангелом во плоти.

Умиленный дон Сезар, желая излить охватившую его благодарность, обнял милую Микаэлу, стал целовать ей щеки, губы, подбородок, затем спустился ниже, ниже... Вскоре Микаэла, освобожденная от одежды, плакала, потрясенная первым соитием, а дон Сезар ревел, как дикий зверь, вливая в нее фонтан своей благодарности.

После того они еще долго лежали вместе, слепившись греховными членами — так долго, что дон Сезар вновь вскипел и отблагодарил Микаэлу повторно. Набожная Микаэла продолжала плакать, и дон Сезар обещал ей, что обвенчается с ней и увезет ее в Америку.

Пожалуй, никогда он не был так близок к этому намерению, как в ту ночь. Проклятый дон Хулио не давал покоя его истерзанной душе. «Я не смогу жить в Испании с бременем этого позора», думал дон Сезар...

На рассвете он скакал по направлению к Кадису. С ним была Микаэла, заспанная и счастливая.

В Кадисе дон Сезар рассчитывал сесть на корабль, идущий в Америку, а перед отплытием отправить покаянное письмо родителям. Он даже наполовину сочинил его (вторая половина, впрочем, никак не желала сочиняться).  

Все это казалось ему просто, как дважды два.

Однако на деле оказалось, во-первых, что корабли в Америку идут не так часто, во-вторых, что там вовсе не горят желанием принять на палубу благородного идальго, тем более с дамой, и в-третьих, наглецы требуют за это денег, которые кончились в первую же неделю пребывания в Кадисе.

Поскольку дон Сезар никогда не зарабатывал денег и не имел никакого понятия о том, как это делается, Микаэле приходилось брать заказы на шитье, мыть посуду и готовить еду в ближайшей таверне.

Вырученных денег хватало на жизнь в Кадисе, но не хватило бы на корабль даже до Лиссабона, не говоря об Америке. Микаэле настойчиво предлагали заработки другого рода, но она и слышать об этом не хотела.

Каждую ночь дон Сезар вливал в нее струи молодой страсти, каждую ночь Микаэла кричала от блаженства, подставляя дону Сезару соски, набухшие, как сладкие финики на солнце... Она не просила ничего больше и смиренно ждала обещанного похода в церковь. Дон Сезар был, в общем, вполне доволен ею, хоть и находил, что в Севилье предостаточно девушек красивей и изящней Микаэлы, крупной, костистой крестьянки с сильными плечами.

Шли недели. Постепенно плаванье в Америку, а с ним и венчание уходили куда-то в область мечтаний, о которых хорошо поговорить после любовных утех, но не более того.

Однажды вечером дон Сезар возвращался через припортовые кварталы. Там ему довелось совершить благородный поступок: разогнать банду негодяев, которые хотели обесчестить девушку. Негодяев было двое, они были вооружены, и один из них слегка ранил дона Сезара.

Девушка, оказавшаяся цыганкой, завела его в ближайший подвал и там перевязала ему рану.

Дон Сезар, не дыша, смотрел на тонкое личико в кудрях, выхваченное дрожащим светом свечи. Никогда в жизни он не видел ничего прекраснее. Пеппа (так звали цыганку) была совсем молоденькой, почти ребенком, хоть и имела тело взрослой женщины. Она была наивной, порывисто-благодарной, неуклюже-изящной, как все подростки, и неописуемо прекрасной в каждом жесте, слове и взгляде. Она была еще более смуглой, чем Микаэла, и дон Сезар пообещал ей баночку белил, которыми он красил Микаэлу, чтобы облагородить ее оливковую кожу*.

___

*Белила в XVIII веке выглядели совсем не так, как привычная нам косметика. Это была настоящая белая краска, которой дамы покрывали лицо, шею, грудь, плечи и руки, превращаясь в некое подобие японских гейш. (Прим. авт.)

Разумеется, он ничего не сказал Микаэле. Как благородный дон, он сдержал свое слово, и на следующий день, пока та мыла посуду в таверне, разыскал Пеппу и вручил ей обещанный подарок.

Восторгу Пеппы не было предела. Обслюнявленный ею дон Сезар лично выкрасил белилами Пеппино лицо и шейку, шелковистую на ощупь, как драгоценные индийские ткани. Выбеленная Пеппа стала, на его взгляд, такой прекрасной, что дон Сезар смутился и убежал, как мальчишка. Найдя Микаэлу, он забрал ее домой, заставив бросить недоделанную работу, и там долго успокаивал взволнованный уд в ее сочной утробе. Счастливая Микаэла упивалась этим 

порывом страсти...

Назавтра он снова был у Пеппы. Прошло пару дней — и они целовались, сплетаясь языками, дрожащими от жадности. Дон Сезар не смел прикоснуться к ней, но страсть была сильнее; в пароксизмах ласк он оголял Пеппу и зацеловывал ее темные, выпуклые соски так, что Пеппа выла зверем и исходила в любовных корчах, тиская рукой срамное место под юбкой. Всякий раз, пачкая штаны, дон Сезар мучился раскаянием и вливал его в привычную плоть Микаэлы, у которой уже заметно круглился живот, хоть дон Сезар и делал вид, что не замечает этого...

Конечно, вскоре все раскрылось.

Микаэла плакала, а дон Сезар, багровый от стыда, кричал ей, что он дворянин. Потом Микаэла ушла, хлопнув дверью, и дон Сезар полночи бегал по Кадису, разыскивая ее, а другую половину пролежал в постели, молясь то о том, чтобы Микаэла нашлась, то о том, чтобы она больше никогда не возвращалась.

Но к утру она вернулась. Вернувшись, вручила ему кошелек, в котором было шесть золотых:

— Если прибавить это к тому, что мы имеем, нам хватит на корабль. Завтра попополудни «Инфанта Изабель» отчаливает в Коста-Рику.

— Откуда у тебя деньги?  — спросил ее дон Сезар.

— Неважно. Я не скажу этого тебе,  — ответила Микаэла, упав ничком в постель.

Поняв, какой ценой они достались ей, дон Сезар пришел в бешенство. Ему было невыносимо жаль Микаэлу, но еще больше того жаль себя, ибо он не знал, что ему делать и говорить. Не умея найти верный тон, он накричал на нее, и Микаэла снова убежала.

На сей раз дон Сезар побежал за ней. Микаэла бежала к дому Пеппы (для дона Сезара было новостью, что она знает, где та живет). Он не мог догнать ее в детстве, когда они бегали наперегонки вдоль Гвадалквивира; не мог догнать и сейчас.

Вскоре Пеппа была извлечена из своего подвала, и на мостовой клокотал скандал, весьма обыкновенный для улиц Кадиса (да и Севильи, и Гренады, и любого города Испании). Дон Сезар сидел в отдалении, ухватившись руками за голову: в самом страшном сне он ... не мог представить такого позора.

Но тем более он не мог представить, что на свете есть вещи пострашнее. Обезумевшая Микаэла громко обвинила Пеппу в колдовстве:

— Ты приворожила моего жениха,  — кричала она ей.  — Сатана тебе помог! Пусть он поможет тебе уйти от возмездия!

Приумолкшие цыгане расходились по домам. Это были запретные слова. Микаэла, выросшая в деревне, не знала этого, как не знала и того, на что обрекает Пеппу.

На ее беду, у стен всегда есть уши. Не прошло и часа, как за Пеппой пришли стражники.

В темнице Пеппа, измученная пытками, показала, что к сношениям с нечистым ее склонила Микаэла. Напрасно дон Сезар молил стражников, напрасно хватался за шпагу: Микаэлу забрали в тот же день, посадив в одну камеру с Пеппой.

Следующие две недели дон Сезар провел в изнурительных попытках спасти девушек. Он оббивал пороги инквизиции, пытался организовать побег, сошелся с бандитами (которые 

без лишних сантиментов ограбили его). Все это принесло не слишком много пользы, потому что дон Сезар никогда ничего не организовывал и не знал, как это делается.

Конечно, их приговорили к смерти. Инквизитор Кадиса был сладострастно жесток и самолично приказал сварить двух ведьм на медленном огне.

В день казни Микаэлу и Пеппу, обнаженных, покрытых ссадинами и синяками, приковали к огромному котлу, подвешенному над вязанкой дров.

Дон Сезар был в толпе. Белый, как мел, он смотрел, как разводят огонь, как обезумевшие Микаэла с Пеппой, чувствуя нагревание дна, проклинают друг друга... Когда пошел пар, они обнялись, сплющив истерзанные груди, и стали просить друг у друга прощения. Покаянные слова мешались с криками, которые нарастали с тем, как закипала вода, и наконец переросли в единый душераздирающий вой. Хватая воздух пересохшим ртом, дон Сезар смотрел, как багровые тела, бывшие Пеппой и Микаэлой, бьются в смертных корчах, разбрызгивая кипяток, и изрыгают хрипы, от которых все его волосы побелели, как у старика...

Придя в себя, он хотел найти их тела, чтобы похоронить по католическому обряду. Но оказалось, что куски разваренного мяса, в которые превратились его возлюбленные, были отданы собакам, бродившим, облизываясь, до самого вечера по пласа Канделярия. Они не оставили даже костей.

Убедившись в этом, дон Сезар пронзил себя шпагой.

Сделал он это не слишком удачно, и еще три часа после того истекал кровью...

•  •  •

Очнувшись, дон Сезар глядел какое-то время перед собой, как статуя.

Затем повернулся к Пеппе, к Микаэле и обхватил их, как детей, сжав до хруста.

Девушки, ничего не понимавшие, гладили его по спине и по голове, а он обнимал их, раскачивался, как старик, и скулил Пеппе в грудь.

Затем он оглянулся.

— Постойте,  — сказал он.  — Почему тогда мы все живы?

— А почему ты думаешь, что вы живы?  — спросил его незнакомец.

Дон Сезар молчал, прижимая к себе девушек.

— Мы мертвы?  — спросил он.  — Мы... в раю?

— Представления людей о том, что их ждет после смерти, увы, не слишком верно отражают природу вещей,  — сказал незнакомец.  — Она гораздо сложней, чем то, что можно назвать словами «рай», «ад» или какими-нибудь другими. Ближе всего, пожалуй, то, что вы привыкли обозначать словом «чистилище»,  — хотя и оно, по сути, ложно.

— Почему Пеппа с Микаэлой все забыли, а я... тоже забыл, но все равно что-то помню? Почему они не ревнуют друг друга ко мне?

— По разным причинам. Во-первых, они женщины. Такова их природа. Женщина гармонична, и если ей хорошо — она не озабочена изысканием того, чего у нее нет. У мужчины иная природа: всюду, где бы он ни был, он хочет забраться выше и получить больше, что бы это ни было — золото или знания. Кроме того, Пеппа и Микаэла искупили грехи мукой и покаянием. За свою ревность они расплатились сполна. Ты же прибавил к имеющимся грехам новый — грех самоубийства. Поэтому ты долго, долго (слово «долго» не выражает того, что я имею в виду, но другие слова подходят 

сюда еще меньше) — долго будешь помнить то, что сделал,  — но не до конца помнить, а лишь столько, сколько выдержит твоя душа. Когда она окрепнет, и ты сможешь правильно усвоить свою память, как здоровый желудок правильно усваивает пищу — тогда... но это будет нескоро. До тех пор же ты будешь вечно мучиться тем, что не помнишь всего, будешь вечно стремиться вспомнить — и оттого мучиться еще больше. Уже сейчас ты почти все забыл... Кроме того, ты должен дарить этим женщинам столько души и тела, сколько они пожелают. (А пожелают они много, много больше, чем ты можешь себе представить.) Малейшая твоя огреха — и чаша весов опустится ниже, удлиняя срок.

— Постойте... Но ведь жизнь с двумя женщинами — грех?  — крикнул дон Сезар.

— Конечно. И это добавит веса твоей чаше. В утешение могу сказать, что твои старания вызволить женщин из темницы хоть ни к чему и не привели, но были засчитаны тебе. В награду за них на Земле ты будешь жить в цыганских балладах как благороднейший из дворян, и никто не вспомнит о том, каков ты был на самом деле...

— Кто вы?

— Думаю, ты знаешь ответ на этот вопрос. Прощай, дон Сезар, славный идальго из Альдомовара. Прощайте, Пеппа и Микаэла! Грядет ночь, и вам пора спать. Спите спокойно! Здесь, как вы уже поняли, не нужно искать себе ночлег. Пусть утро принесет вам то, чего вы заслужили.

Незнакомец коснулся каждого из них рукой — и все трое мягко опустились на траву, уснув друг на друге...

У Пеппы с Микаэлой на лицах бродили нежные улыбки. Дон Сезар маялся, кусал губы и судорожно прижимал к себе девушек, вздыхавших во сне.

(по мотивам поэзии канте хондо)

. Первое что yвидели его глаза была небо. И тишина.

Это была странна, тишины ведь не видна, на она была такой гyстой и зримой что дон Сезар прямо таки yвидел ее и даже ощyтил порами кожи.

Небо была синим бездонна синим и тишина тоже была синей даже лилавой как тени в вечерний час. Она омывала дона Сезара как младенца. Она окyтывала его тела и дyшy как масла. Ни в Кадисе ни в Севилье не была такой тишины.

Внезапна дон Сезар вскочил на наги.

Вначале вскочил, а потом понял что может сделать это и даже не yдивился. Почемy он должен был не мочь он не знал и задyматься не была сил, слишком мнаго вокрyг была непонятнаго.

Все вокрyг была непонятна. Читай расcказы на cефaн точка pу.

Не была понятна ничего кроме тишины.

— Где я, то ли подyмал то ли спросил y кого то дон Сезар. (Должна быть y тишины.) Потом огляделся.

Слева и справа высились огромные скалы. Они казались выточенными из драгоценных камней рыжее гранатовое лилавое громоздилась дрyг на дрyге как фрyкты на базарнам латке и все это была yвито пyчками зелени сочна салатовой 6yдто здесь никогда не была зная привычнаго зная Андалyсии.

Такая же зелень покрывала все вокрyг. Дон Сезар стоял по колена в гyстой траве колыхавшейся от ветра который оказывается дyл хоть дон Сезар и не заметил его ибо он так нежна без толчков обтекал его как все то же масла.

Свиристели птицы. Дон Сезар вдрyг понял что их хор то и был тишинай, той самой лилаво синей.

3десь была так хорошо что дон Сезар подyмал бы что он спит если бы не понимал что не спал.

— Где я, снава спросил он y птичьего хора и вдрyг застыл, Америка. Коста Рика. Не. неyжели.

Он yпал в травy.

— Но. как. Как я добрался сюда. Почемy не помню дороги не помню моря. И где Mикаэла.. Господи.

Он вдрyг вспомнил про Mикаэлy.

Там была что то дyшнае тяжкое. что то yжаснае не подпyскавшее к себе мысль не дающее себя вспомнить как дон Сезар ни морщил лаб.

— Mикаэла, бормотал он, Mикаэла, и бегал по траве как гончая 6yдто хотел заменить беготней движенье мысли, Mикаэла. Mикаэла.

Вдрyг он yвидел фигyркy в цветастом платье лежавшyю тyт же на лyгy.

— Mикаэла, он ринyлся к ней пyтаясь в траве, Mикаэла. Mи.

Это была не Mикаэла.

— Пеппа. О Господи.

Пеппа вздохнyла и потянyлась. Ее глаза крyглились как y младенца.

Какое то время он и она смотрели дрyг на дрyга.

Потом дон Сезар вдрyг почyвствовал 6yрнyю дyшнyю радость от того что это была именна Пеппа а никто дрyгой. Радость плавила его выталкивая из глаз слезы и он yпал на Пеппy сжав ее до боли.

Пеппа пыхтела в его объятиях.

— Ты жива. жива, бормотал дон Сезар и облизывал ее как теленак, Пеппита. счастье мое.

Его радость передалась Пеппе и та плакала и ласкалась с ним все еще ничего не понимая. Потом они застыли обнявшись мокрые от слюны и слез.

— Где мы, спросила Пеппа.

— Не знаю. Mожет.

... Сначала, что увидело его взглядом, было небо. И безмолвие.

Это было странно — ведь безмолвие нельзя увидеть, — но оно было настолько плотным и осязаемым, что дон Сезар словно видел его и даже чувствовал на своей коже.

Небо было голубым, бескрайне голубым, и безмолвие тоже было синим, даже фиолетовым, как сумерки. Оно окружало дон Сезара, словно младенца. Оно облекало его тело и душу, словно масло. Ни в Кадисе, ни в Севилье не было такого безмолвия...

Внезапно дон Сезар вскочил на ноги.

Сначала он вскочил — а потом осознал, что способен на это и даже не испытал удивления. Почему он не мог это сделать, он не знал, и разбираться в этом не хотелось — слишком много вокруг было непонятного.

Всё вокруг казалось непонятным.

Не было понятно ничего, кроме безмолвия.

— Где я? — промелькнула мысль, или он спросил у кого-то дон Сезар. (Возможно, у безмолвия.) Затем он огляделся.

Слева и справа возвышались огромные скалы. Они казались вырезанными из драгоценных камней: рыжего, гранатового, фиолетового стекались друг на друга, как фрукты на прилавке, а всё это окружала пучками зелени, сочной и свежей, будто здесь никогда не было жары, привычной для Андалусии.

Такая же зелень покрывала всё вокруг. Дон Сезар стоял по колено в густой траве, колыхавшейся от ветра, который почему-то не ощущался им, потому что нежно обдувал его, словно масло...

Зазвенели птицы. Дон Сезар вдруг осознал, что их хор был самим безмолвием — тем самым фиолетово-синим.

Здесь было так хорошо, что дон Сезар подумал бы: "Я сплю", если бы не осознал, что на самом деле не спит...

— Где я нахожусь? — снова поинтересовался он у пение птиц, и внезапно замер. — Америка? Коста-Рика? Неужели...?

Он опустился на траву.

— Но как? Как я сюда попал? Почему я не помню дороги, моря? И где Микаэла?... Боже мой!

Вдруг ему вспомнилась Микаэла.

Там было что-то задушевное, гнетущее... что-то ужасное, не дававшее подпустить мысли, не разрешавшее его вспомнить, несмотря на недовольство на лице дон Сезара.

— Микаэла, — пробормотал он, — Микаэла, — и бежал по траве словно гончая, будто хотел заменить бег движением мысли. — Микаэла... Микаэла!

Вдруг он увидел фигурку в ярком платье лежащую рядом на лугу.

— Микаэла! — он бросился к ней, запутываясь в траве. — Микаэла! Ми...

Это была не Микаэла.

— Пеппа? О Господи...

Пеппа вздохнула и потянулась. Ее глаза расширились, как у младенца.

Некоторое время они смотрели друг на друга.

Затем дон Сезар внезапно почувствовал бурную, удушливую радость от того, что это была именно Пеппа, а никто иной. Радость превратила его в ручей, заставляя его глаза наполняться слезами, и он рухнул на Пеппу, сжимая ее так сильно, что она испытывала боль.

Пеппа задыхалась в его объятиях.

— Ты жива... жива... — прошептал дон Сезар и лизнул ее словно теленок. — Пеппита... мое счастье...

Его радость передалась Пеппе, и она плакала и ласкала его, до сих пор не понимая ничего. Затем они замерли, обнимаясь, мокрые от слюны и слез.

— Где мы находимся? — спросила Пеппа.

— Не знаю. Может быть, в Америке, как мы хотели с Микаэлой?... Микаэла... Как странно... Я увидел тебя и вдруг забыл о ней, будто ее и не было... Ты что-нибудь помнишь?

— Я... Я помню, что с нами случилось что-то ужасное... Что-то... Но я целая и невредима. Более того, мне хорошо, и я... Я не помню, когда мне было так хорошо. И ты со мной, моя родная, мое счастье...

Они снова обнялись, погрузившись в ласку, которая разгоралась с каждой минутой. Пеппа стала раздевать его, словно кошка вылизывает шерсть, а он глотал ее губы, уши и соски, открывшиеся под одеждой...

Внезапный порыв эйфории подбросил их вверх, словно мячи, и дон Сезар начал бегать за Пеппой, полностью обнаженной и охваченной страстью.

Они бегали по лугу, кричали друг на друга, толкались и катались по траве... Пеппа изгибалась и тряслась своей сочной молодостью, как фруктовый сок на языке дона Сезара.

Наконец он догнал ее, повалил на землю и ухватил за волосы. Он перевернул ее задом наперед.

— Аа! Ууу! Уууййй! — издала она страстно горластым голосом. Дон Сезар проникал в нее как животное, ничего не видя кроме соблазнительных ягодиц перед его пальцами.

— Грр! Грррр! — он рычал с каждым движением, прикасаясь к упругим половинкам, которые звучали словно барабаны. Пеппина плоть была натянутой и полной юной энергии, а дон Сезар томился в ее объятиях, умирая и смеясь, выпуская струи своей любви. Она тоже умирала и смеялась вместе с ним...

— Мы впервые... Никогда раньше... Верно? — спросил он, когда наконец отдышался.

— Да... Конечно... — ответила Пеппа, глядя в небо.

Она была счастлива. Так счастлива, что думать или говорить казалось лишним.

Синее небо манило ее. Оно притягивало, поднимало и завораживало в своей голубизне, словно она окунулась в лазурные воды...

Дон Сезар заснул со своим лицом уткнувшимся в ее жаркий лоб.

***

Во время сновидения перед ним возникло ВСЁ, поразив его ясностью («как я мог забыть?») и ужасающей правдой, от которой он не мог скрыться в пеленах сна.

Все было просто и непреодолимо устрашающе. Он пробудился и долго смотрел в небо, пытаясь вспомнить, так как все опять вылетело из его памяти.

— Эй, — тихонько коснулся он спящей Пеппы. — Эй! Просыпайся.

— Аааа? — зевнула Пеппа, поворачиваясь на другой бок. — Сезарито... моя радость...

— Эй! Я все вспомнил, а сейчас опять забыл, — жаловался дон Сезар. — Пеппа!

— Ничего... ты еще припомнишь... мой родной... — пробормотала Пеппа, не открывая глаз.

Дон Сезар наслаждался ее улыбкой пару минут, она была безмятежной, как у ребенка.

Вытерев слезы, он встал и осмотрел комнату в поисках одежды. Затем он развел руками и отправился голышом.

Он не знал куда направляется. Ему нужно было куда-то пойти, чтобы что-то узнать. Куда и зачем – дон Сезар не знал. Поэтому он просто шел.

Несколько раз он оглядывался на Пеппу. Как будто что-то подсказывало ему, что она в безопасности и с ней ничего не случится, если он уйдет.

В последний раз обернувшись, он пересек холм и начал спускаться по другой стороне.

Открывался вид, который заставил дон Сезара задержать дыхание. Голубые холмы переходили в золотисто-лиловые скалы и расходились в бескрайних волнах до горизонта. Это был голубой мир, где зелень, золото скал и светящиеся облака создавали головокружительное синее сияние. Даже огромное солнце не палящим желтым или красным, как дон Сезар привык видеть, а ласкало его розовыми, лиловыми и фиолетовыми лучами. Лучи просвечивали сквозь облака и распространяли золотистые и розовые отблески по голубой траве.

Когда дон Сезар спустился с холма, он оказался у озера, где водопад спускался с небольшой высоты. На берегу он увидел пригнувшуюся фигуру...

— Микаэла! Микаэла!!! — взволнованно позвал он, тряся ее за плечо. Она пробудилась, потянулась и задремала губой.

— Что? Я долго спала?

— Микаэла, — прошептал дон Сезар, сбитый с толку. Она улыбнулась в ответ:

— У меня был страшный сон. Какой-то кошмар... И вы такой взрослый стали, дон Сезар... Почему у вас седые волосы? Батюшка отпустил вас на целый день, не так ли? Где мы находимся?

— Микаэла! Ты... ты думаешь, что мы дома? В Альдомоваре?

— Ну да... Хотя... Не уверена...

— Посмотри вокруг!

Микаэла поднялась и протянулась, оглядываясь по сторонам.

— Водопад? Где у нас такой есть? Не помню... Как красиво!

— Мы не в Альдомоваре, Микаэла. Ты ничего не помнишь?

— А что мне нужно помнить?... Не знаю, мои мысли после сна такие туманные. Как мухи в комнате... Вы меня привезли куда-то, и я заснула, верно? А вы купались?

— Нет...

— Смотрю, вы без одежды... Давайте пойдем купаться! Давайте!

Микаэла хлопнула в ладоши от радости.

Дон Сезар пытался сохранять серьезное выражение лица, но радость Микаэлы охватила его словно поцелуй. Им обоим показалось, что они находятся дома в Альдомоваре или где-то еще...

Из романа «Братья-пираты. Возвращение к истокам»

Средиземное море. Январь 1675 года.

Роскошная мулатка мягко обошла испанца, сидящего в кресле за рабочим столом. Полупрозрачная туника не скрывала манящих очертаний темного гладкого тела. Пара браслетов лучиком блестела на ее запястье, негромко звеня в такт движениям женщины.

Черные волосы свободно падали на спину, гладкие, блестящие, дразнящие своей шелковистостью. Адмирал Сезар де Фонсаграда поднял голову от бумаги, которую изучал, и посмотрел на женщину, замершую справа от него.

Само море подарило ему ее несколько лет назад. Она стала его верной служанкой. Его главным, тайным оружием против всего мира сразу, против его врагов. Прирожденная ассасинка, она превратилась в темную смерть, убивая легко и без сожаления, метко, четко, изощренно, бесшумно… Ее тело соблазняло, ее глаза обещали. Ни одна из жертв не смогла противиться мрачной магии этого существа, которому само небо подарило божественную красоту.

Пожалуй, это чудесная смерть. Хоть и от рук женщины. Она называла себя Салимой. А он просто девочкой. Он нашел ее посреди моря, оставленную на верную смерть. Принесенную в жертву солнцу и воде. Мулатка чудом выжила. Выжила, чтобы мстить. И испанец решил подарить ей такую возможность. Но сегодня…

Салима вернулась в штаб, снова блестяще выполнив задание. Конкуренты адмирала исчезали один за другим, и он начал верить, что его цель достижима, и былое величие Испании – хотя бы в рамках Средиземного моря – вскоре вернется. Не без его помощи.

- Дон Сезар, вы грустны сегодня, - мулатка переместилась и положила руки ему на плечи, наклонившись вперед.

Фонсаграда чувствовал ее дыхание на собственной шее. Почему-то казалось, что она сейчас укусит. Салима редко позволяла себе подобные вольности, но сегодня почему-то старалась быть рядом. Рядом с ней он начал забывать терпеливо ожидавшую его дома жену, дочь, былую любовь. Рядом с ней он чувствовал, как просыпается что-то первобытное, дикое и темное внутри. И он снова перестает быть самим собой.

- Почему ты так думаешь? – он откинулся на спинку стула, позволив рабыне окончательно завладеть его плечами.

Салима мягким движением расстегнула ворот рубашки, отделанный кружевом, и неожиданно запустила пальцы под ткань, коснувшись смуглой кожи адмирала. Нервная дрожь предвкушения пробежала по его телу, хотя еще жива была мысль о неправильности происходящего.

- Вы устали, господин.

Тихий, мелодичный, вкрадчивый голос Салимы снова зазвучал у него над ухом, окончательно сводя с ума. Сезар резким движением прижал ее ладони к своей груди, заставив их остановиться.

- Что тебе нужно?

- Я хочу помочь.

Салима попыталась освободить руки, но испанец не позволил. В голову пришла сумасшедшая мысль: почему он до сих пор не испробовал то, что ему принадлежит? Сохранял верность жене? Он любил жену! Но Салима…

Он помнил, в каком состоянии нашел ее посреди моря два года назад. Обожженную, истощенную. Несколько дней она пролежала без сознания в его каюте, пока корабельный врач пытался ей помочь. Солнце чуть не убило ее. В бреду она звала и проклинала, молилась и плакала. Он сделал вид, что смирился с ее молчанием, потратил немного времени, чтобы обучить ее. Но сегодня… Салиме было явно от него что-то нужно… Или же она просто пыталась его соблазнить. Зачем? Фонсаграда слишком хорошо помнил, какова она в деле, чтобы поддаться соблазну, но…

- Ты можешь мне помочь?

- Определенно.

Салима наконец освободилась. Адмирал выпрямился, повернув голову. Сейчас его губы почти касались ее щеки. Ее руки по-прежнему обнимали его за шею. Захотелось поцеловать, но он сдержался, пытаясь поймать ее дьявольский взгляд пантеры.

- Я хочу тебя, - проговорила она, с силой сжав пальцы. Резкая боль была приятной, а слова перевернули что-то в душе. Испанец оттолкнул ее и поднялся.

Салима смотрела на него взглядом дикой кошки, в уголках ее губ заиграла улыбка. Как же она была красива! Очень смуглая, высокая – почти одного роста с ним, стройная. Казалось, Бог собрал все самое яркое, самое вызывающее, чтобы смешать в теле одной женщины. Крайне опасной женщины.

Испанец прижал ее к стенке, зафиксировав запястья над ее головой.

- Ведьма, - выдохнул он ей в лицо, из последних сил сохраняя самообладание.

- Ты сделал меня такой, мой господин, - неожиданно улыбнулась Салима. – И пришло время тебя отблагодарить.

- Переспав со мной?

- Неужели ты меня не хочешь?

- Я женат!

Она рассмеялась, не отводя взгляда от его лица. Чертовка, она видела, как Сезар смотрел на нее сейчас. Прекрасно знала, что он не сможет устоять перед искушением получить ее тело, так бесстыже подчеркнутое легкой тканью.

- Ну и что? Загляни в себя, ты давно этого хочешь…

Сезар припал губами к жилке на ее шее с жадным поцелуем, похожим скорее на укус, на желание пометить ее, чем на ласку. Она приглушенно вскрикнула, выгнувшись навстречу этой грубой ласке.

- У меня есть для тебя подарок…

- Молчи, - прорычал Фонсаграда, закрывая ее рот поцелуем. Салима укусила его за губу.

Испанец отшатнулся, выпустив ее из объятий, судорожно прикрыв рот ладонью.

- Что за шутки, черт возьми!

Она мягким шагом пересекла комнату и растянулась на диване, будто приглашая. Туника задралась, обнажая длинные ноги. От такого вида заплясали красные чертики в глазах. Она знала толк в соблазнении? Нет, черт возьми! Она знала, как заставить человека умирать от желания.

- Я знаю, что ты хочешь.

Фонсаграда сел на край дивана, положив обе руки чуть выше ее колен. Наклонился вперед так, что его лицо оказалось на уровне ее груди, повел левой рукой выше по линии ноги, внешней стороны бедра, заставив женщину откинуться на подушки.

- Говори.

Она закусила губу, когда он рванул на ней тунику, обнажая грудь. Испанец был достойным противником. Кажется, уже он получал удовольствие от игры. Хотя, наверное, оба…

Она сжала зубы, радуясь и сходя с ума от давно желанной ласки. Испанец покорил ее с первого взгляда. Ему было за сорок, но он сохранял великолепную форму. Чертовски обаятельный, привлекательный, он казался эталоном мужской силы. Она ждала два года. Располагая испанца к себе, уча его себе доверять. Доводя до исступления. Чтобы получить наивысшее наслаждение. Получить его целиком. И отдаться ему до последней капли.

- Сходишь с ума… - выдохнула женщина, пытаясь удержаться на краю.

Сезар опустил голову, и теперь покрывал ее кожу нетерпеливыми, но почти мягкими поцелуями. Она запустила пальцы в его недлинные волосы, осветленные сединой, прижимая к груди.

- От чего же? – прошептал испанец. Правой рукой он опирался о диван, не позволяя себе навалиться на нее. Левой распахнул то, что осталось от туники, обнажая женщину полностью.

Он не знал, сколько ей лет. Но у Салимы была чудесная фигура. Высокая полная грудь. Долгая узкая талия. Округлые бедра. Бесконечно длинные ноги. Ее кожа обладала той редкой мягкостью, на которую падки султаны. К ней хотелось прикасаться. Ее тело, ее грудь молили о ласке. Пусть грубой! Она была очень сильна. И нуждалась в том, кто смог бы подчинить ее. Полностью.

- Говори! – прорычал он, закусив сосок. Салима вскрикнула, изогнувшись струной. Волны возбуждения сменялись волнами азарта. Ее восхищала эта игра. Восхищало мастерство, с которым Сезар перехватил у нее инициативу. И она снова убедилась в том, что не ошиблась в нем.

- Сезар, пожалуйста!

- Говори!

Он резко выпрямился, перехватил ее руки. Салима смотрела на него замутненным от страсти взглядом, разгоряченная, прекрасная, желанная. Испанец знал, что долго сдерживаться не сможет. Но хотелось максимально оттянуть момент. Измотать и себя и ее. Обострить чувства до предела… Сойти с ума…

- Ты же только об этом мечтаешь?

Сезар отпустил ее руки, позволив себя обнять. Салима моментально притянула его к себе.

- О, господин… - она резко выпрямилась, заставив Сезара отпрянуть. В ее взгляде появилось что-то новое, первобытное, опасное. Испанец скинул рубашку, открывая ее взгляду безупречный торс. Его подхлестывало это «господин». И эти глаза, изумрудами горевшие на смуглом лице.

Черт возьми, почему нет? Почему он так долго ждал?!

Пантера сбросила с себя остатки туники. Браслеты на ее запястьях дьявольски звенели, но испанцу казалось, что черти пляшут фарандолу у него в голове, медленно и неуклонно подводя к краю, к той границе, шаг за которую закроет дверь в прошлое. Навсегда.

Сейчас, в эту минуту в комнате остались только они. Роковая обнаженная женщина. И покоренный, хоть и не покорившейся ее власти мужчина.

Уж не хочет ли она его убить?

Она была права. Он грезил о ее теле с их первой встречи, с первой минуты, напрасно отгоняя все мысли о мулатке и прячась от самого себя в объятиях жены.

- Ведьма! – выдохнул он, когда женщина обняла его за плечи, покрывая смуглую грудь поцелуями.

- Пусть так, - она спускалась ниже. – Пусть так.

Салима запрокинула голову, дерзко и вызывающе глядя на него снизу вверх. Видеть эту женщину, на коленях стоящую перед ним… Сезару казалось, что это он сейчас опускается перед ней, чтобы ее вознести на пьедестал.

- Пусть будет так.