Знакомства болхов

Стране: Болхов - Сухиничи – Калуга – Москва - Крым Я благополучно перешёл на третий курс, и летом 1953 года решил совершить длительное путешествие по маршруту: Петрищево – Болхов – Белёв – Калуга – Козельск – Сухинчи. Дело в том, что в Сухиничах на буровой установке проходил производственную практику мой брат Виктор, учившийся тогда в Тульском горном техникуме. Он меня пригласил к себе в гости, и я от такого заманчивого предложения не мог отказаться, в тайне рассчитывая, что со станции Сухиничи, отправляясь в обратную дорогу, я через Калугу в обязательном порядке, - иначе такого случая могло не представиться! – должен попасть в Москву и только оттуда возвратиться в свою деревню. Так и было сделано. Как задумано … Ранним утром, с восходом солнца, я отправился на попутной машине в Болхов, прихватив с собой набитую всякой снедью сделанную из одних лыковых ленточек большую сумку с двумя сплетёнными из лыка ручками. Сумка поскрипывала от тяжести набитых продуктов, была для такого случая не очень эстетичной, но зато практичной: несмотря на размеры, сама сумка была лёгкой, как пушинка. Выйдя за Болхов с северной стороны, я обнаружил дорожный указатель «На Белёв» и пошёл по старинному тракту в новый для меня город пешком. Денег в моём кармане было мало, и я полагал, что путь до Белёва надо будет максимально сократить пешим ходом, чтобы оставшуюся часть пути до города проехать на попутке за малую цену. Деньги надо было экономить. Так и получилось. Изрядно устав от ходьбы, - а я прошёл уже более двадцати километров, - я остановил машину, сел в кузов и благополучно через полчаса добрался до города. От города Белёва автобусом я приехал на железнодорожный вокзал города. Калуги, взял билет до станции. Сухиничи и уже через пару часов был на месте. Оставалось только выяснить, где находится деревня, в которой работают буровики. И это выяснить оказалось не так сложно. Местные жители мне подробно объяснили, как туда добраться. К концу дня, когда на буровой уже заканчивались работы, я пришёл в деревню, где меня уже встречал, заранее предупреждённый письмом брат Виктор. Работал он на буровой, не покладая рук, даже числился на какой-то рабочей должности и вкалывал, как говорится, наравне со всеми. С ним там же работал и его однокурсник, тоже практикант Анатолий Макридин. Вместе они и проживали на одной квартире, ютясь большей частью, - из-за грязной одежды, - на топчанах в широких сенцах. Мне они были рады оба. И мы ходили по деревне, я фотографировал их новым фотоаппаратом «Любитель», а

Что из деревни, хотя бы временно, хотя бы на год-два, на несколько лет надо было уходить, оставляя родной дом, к которому прирос с детства. Уходить в другие деревни для продолжения учёбы, а затем и в город, который властно требовал оставить свои старые привычки и обычаи и войти целиком в его, городской, образ жизни, в особый, цивилизованный мир. Как верно подмечал классик, город никогда полностью не мог оторвать крестьянина от земли, и мне, потомку крестьянского рода, в будущем светила такая участь: я разрывался между городской жизнью и сельской, но разрывался без психологической драмы, а скорее всего по тем же сложившимся обстоятельствам. В деревне всё ещё оставались мои друзья, мои родные и близкие, поля и перелески, которые я в детстве исходил вдоль и поперёк, знал каждый кустик, каждую колдобину, каждую поляну в лугах и опушку леса. Они были в моей памяти, и вытравить их оттуда ничем нельзя было, несмотря на бедность и лишения. Эта любовь к земле осталась на всю жизнь и проявлялась многие годы спустя, - когда я душой и телом сросся с городом, - в работе на своих дачах. Первым моим трамплином на пути в цивилизацию, естественно, стал бывший захолустный уездный городишко, а теперь районный центр - Болхов. Город стоял в бассейне довольно широкой реки Нугрь с её высыхавшими летом притоками, на высоких холмах и в поймах реки. Его достопримечательностью всегда были и оставались православные храмы и монастыри. Говорили, что в царское время тут было 14 церквей. К началу войны почти все они были разрушены или переделаны под общественные здания. Но всё ещё возвышался над городом, на так называемой Горе, на Красном Холме, знаменитый Спасо-Преображенский Собор с величественной колокольней и огромными курантами на ней, которые никогда не прекращали свой ход и по которым горожане сверяли своё время. До переезда в Болхов на учёбу я здесь бывал нередко по разным обстоятельствам, о которых уже упоминалось. Но самым частым гостем в городе в детские и отроческие годы я был тогда, когда надо было с матерью или братьями «сходить на базар», для покупки вещей и продажи продуктов: яиц, молока, сметаны, масла. Толкучка на знаменитом «Одре», городском базаре, собирала людей из многих близ лежащих сёл и деревень. Бывал я и в областном центре, о чём так же упоминалось. Но областной центр, город Орёл, тогда полуразрушенный, мрачный, подавлял меня своими размерами, в то время как в Болхове, где всё ещё не прекращалась на огородах частных домов работа на земле, дышалось как-то легче. Путь в город

И обратно при расстоянии в 20 километров (мы, дети, умели ходить, не уставая, быстро) легко преодолевался. Тем более что к моменту моего решения о переходе на учёбу в Болхов, можно было ещё добраться из города до Нового Синца на попутных машинах по «большаку»: ухабистой, изрытой ямами дороги, но всё же какой ни на есть трассе Орёл-Болхов. А когда появился у меня свой велосипед, ездить на нём в город и обратно для меня было сущим наслаждением. И лишь один раз, в летнюю пору, застала меня на этой дороге у Березуя страшная гроза. Она надвигалась от Нового Синца чёрной зловещей тучей, а я нажимая изо всех сил на педали, решился обогнать её. Мы соревновались в силе, но они были явно не равны. В самый пик меня настигла кромешная стихия, когда я ехал по посёлку. Сверкала ослепительно молния, удары грома оглушали, шёл проливной дождь. Можно было остановиться и переждать грозу у ближайшего дома. А я ехал на велосипеде, собрав всю свою волю в кулак с безумным желанием пробиться сквозь падающий с неба поток воды. Осталось об этом случае в старой записной книжке стихотворение «Гроза». Темень среди бела дня и моё движение создавало впечатление падения в пропасть, в какую-то бездонную «чёрную дыру». Потом, ближе познакомившись с этим загадочным явлением физического мира, я попытался провести некоторые параллели, связывавшие моё тогдашнее состояние,а в дальнейшем и целый отрезок времени в своей жизни, с этим явлением природы. Меня захватило это стремление к познанию природных тайн с самого раннего периода моей юности. Я завёл особую тетрадь и ежедневно, наблюдая перемены, происходящие в атмосфере, - направление ветров, комбинацию и цвет туч, солнечные восходы, закаты, птичьи танцы в небе и полёты стрижей и ласточек, - пытался всё это в уме суммировать и найти алгоритм перемены погоды на следующий день. Всё свои наблюдения я аккуратно, как в дневник, записывал в ученическую тетрадь и думал, что народные приметы, которые иногда озвучивали по этому поводу старшие, моя мать и бабушка, не так уж и суеверны, как пыталась представить несовершенная ещё наука. Так укоренялось в моей взбалмошной голове сомнение, этот вечный двигатель научного поиска, звавший меня к новым и новым открытиям Последнее в этом состоянии, в этом преобразовании, в этом творческом порыве постепенно выходило на первое место. Карандашом, пером, авторучкой, печатной машинкой, а потом с помощью компьютера мною было написано и брошено «в стол», в эту «чёрную дыру», как я думал, десятки тысяч страниц рукописного и печатного текста из одной только жажды знания, познания и

Но Лиза всё-таки замуж вышла. И, как говорили, жила она хорошо в Подчернево в добротном кирпичном доме, а потом они перебрались поближе к железной дороге, на Красный посёлок. Большинство жителей деревни рассматривало своё положение на оккупированной территории, как явление временное, как свалившееся на их головы откуда-то сверху грозное ненастье, и,тяжело переживая поражения на фронтах Красной Армии, верили в скорый приход наших войск. В деревне установился новый порядок. На домах появились чёрные номера, нарисованные аккуратно чёрной краской на деревянных кружочках. Эти тонкие дощечки, выпиленные наискосок по сухому стволу берёзы, прибивали над входной дверью с улицы. Наш дом был по счёту восьмой, и потому цифра «8», нарисованная аккуратно на таком кружке, отпиленном от берёзового комля, мне запомнилась одной из первых, когда я ещё не ходил в школу. В деревню иногда приезжал сотрудничавший с оккупационными властями старшина сельской управы Хохлов Пётр Фролович. Деревенские бабы и мужики знали его хорошо и звали просто: «Хролович». Он проживал на Кутьменском посёлке, в километре от комендатуры, разместившейся на Березуе, и в свои посещения давал распоряжения, кому приходила очередь отправляться на очистку трассы Орёл-Болхов от снега, кому рыть окопы и траншеи. Никто не протестовал против такого явного произвола, опасаясь за свою жизнь, однако, насколько я могу сейчас судить, ни у кого не возникало мысли называть всю эту каждодневную работу сознательным сотрудничеством с оккупантами. Таков был негласный закон военного времени. За отказ от исполнения требований оккупационных властей грозила суровая кара, вплоть до расстрела. Под конвоем никто не гонял людей на принудительные работы. Но если кто проявлял строптивость, «Хролович» давал понять, чем это может обернуться «отказнику» и его семье. И люди смирялись, чтобы выжить и дождаться своих целыми и невредимыми. Может быть, поэтому в нашей деревне никаких жестокостей и расправ не наблюдалось за всё время оккупации. По крайней мере, я их не упомню. Но это совсем не означало, что новую власть тут принимали, как свою. Незваных гостей у нас никто не привечал. И если кому-то приходило в голову расправиться со своими бывшими обидчиками и отомстить им руками оккупантов, то это отнюдь не означало, что человек тот сводил счёты с Советской властью. Называть это добровольным пособничеством оккупантам было бы, по меньшей мере, глупо. В глазах мирных сельских вдов, чьи мужья погибли на войне, можно было заметить затаённую враждебность к оккупантам. Высказывать же её, эту враждебность, на деле наш деревенский люд не любил, отчасти сознавая, чем это может закончиться. Несмотря на суровое время и лишения, народ в общении с немецкими солдатами, -

Признания. Увиденное и услышанное оседало в голове в виде образов, мыслей, опыта. Я учился извлекать из собственной жизни, из практики полезные для себя вещи, делать правильные выводы и безошибочно угадывать способы решения больших и малых житейских задач. Всё это вместе взятое рождало тайное желание самоутверждения, далёкого, как теперь я начинаю понимать, от жажды славы; я уже тогда начинал любить не себя в творчестве, а это творчество в себе, как некую одержимость. Я тайно жаждал видеть своё имя напечатанным на клочке газетной бумаги, слышать озвученным его на радио или читать в титрах кинолент. Всё равно, в каком виде, положительном или отрицательном. Я уже был согласен, поднимаясь на гору по тропинке к деревне Глебово, - не помню, зачем мы тогда туда ходили всем седьмым классом, - на любой вариант, лишь бы моё имя прозвучало по радио или было напечатано. Именно тогда я заметил в себе это странное желание, и, внутренне оценив такое стремление, как нечто низменное и непристойное, тут же его подавил в себе. Я не дал ему, таким образом, овладеть мною всецело и диктовать мне свои условия. Однако полностью избавиться от такого навязчивого состояния души мне не удалось. Какой-то хилыйй росток всё же остался и тщился пробиться сквозь толщу асфальта. Был ли это росток тщеславия? Сомневаюсь… Могу лишь сказать с уверенностью, что меня никогда не привлекала слава, как таковая, в её житейском банальном виде. Я не любил славы для себя, я любил её в себе, я любил это своё стремление к ней. Что именно и какие события пробуждали во мне эту жажду и звали, как Пушкина, к священной жертве? Таким было, к примеру, моё фанатичное увлечение литературой и искусством, моё несбыточное желание всё знать и всё уметь делать. Чем, собственно, привлёк меня Болхов, - в отличие от брата, который выбрал с помощью дяди Серёжи Глазкова для продолжения учёбы техникум текстильного машиностроения в Орле? Перспективой продолжения учёбы и получения высшего образования. Техникумы и училища такого права не давали, поскольку надо было по их окончании отправляться на работу «по распределению». Такая перспектива меня не устраивала. Я должен был, как тогда доказывал самому себе, пойти в среднюю школу. Увы, судьба и тут сыграла со мной злую шутку. Я поступил в восьмой класс средней школы №1 г. Болхова (в городе было тогда три действующих средних школы). Мать нашла мне квартиру на Первомайской улице, в доме культурных и добрых хозяев, с умеренной помесячной оплатой, и сразу же привезла сюда на месяц продукты: картошку, огурцы, хлеб и

Письма секса / Секс рассказы женщин / Секс рассказы мужчин / Знакомства Омск Самые откровенные секс истории женщин"Подробности интима"! Письма секса / Уроки секса - Практика / Знакомства Омск Интимно и откровенно "Разговоры для взрослых"! Письма секса / Уроки секса - Практика / Знакомства Омск Интимно и откровенно "Разговоры для взрослых"! Секс рассказы порно / Письма секса / Секс рассказы женщин / Секс рассказы мужчин / Знакомства Омск Секс рассказы - Интимные приключения и высказывания"! Знакомства Омск Мы целовались как хотели -"Рассказ пока она сосать не начала"! Знакомства Омск Она сосала его палец и хотела негра поиметь-Рассказ о девушке шалунье! Знакомства Омск Я стала очень послушной секс-рабыней"Девчонка с прибамбахом"! Знакомства Омск Я стала очень послушной секс-рабыней"Девчонка с прибамбахом"! Знакомства Омск Секс на троих и мы подали на развод- "Ревность взяла верх"! Знакомства Омск Не надо жене изменять"Рассказ как я изменил жене"! Знакомства Омск Девушки "Мой парень сильный извращенец" даже не ласкает? Знакомства Омск Когда девушка сексуальная извращенка-"Реально с фантазиями БДСМ"! Знакомства Омск Зачем девушки так вызывающе одеваются-это жесть! Знакомства Омск Рассказ о сексе девушки "Любит меня или секс со мной"? Знакомства Омск Я готова на любовь всю ночь! Знакомства Омск Парень хочет старпона с девушкой - Играть в женщину! Знакомства Омск Сексуальное знакомство в Омске с женщиной 35 лет